"Мой первый пациент"

21 января 2021

Все фотографии, которыми проиллюстрирован материал, - из фондов Библиотеки-музея В.П. Астафьева.


Продолжаем публикацию материалов из сборника "И открой в себе память" - выпуска, в котором собраны воспоминания об Астафьеве жителей Дивногорска и Овсянки. Сегодня публикуем воспоминания Татьяны Ивановны Левенец (до замужества Беляковой).

Татьяна Ивановна с 1968 по 1980 годы жила в Овсянке, в период, о котором идет речь в материале, училась в Красноярском государственном медицинском институте. После его окончания работала врачом-кардиологом в Красноярской краевой больнице № 1. 

Воспоминания Т.И. Левенец в сборнике озаглавлены 

МОЙ ПЕРВЫЙ ПАЦИЕНТ

Как сейчас помню… было это где-то в самом конце мая – начале июня 1979 года, в пору, когда цветет стародуб. Я и моя сестра Клава (мы близнецы) в нашем овсянском доме готовились к очередной сессии. Я училась в медакадемии, а Клава – в Красноярском государственном университете, на биофаке. Вечер был тихий и ясный, и после теплого дождя было особенно свежо. Кто-то из нас обратил внимание на то, что мимо наших окон медленно прохаживается уже немолодой, лет, наверное, за пятьдесят, человек, плотного сложения, довольно импозантный, в зеленовато-сероватой спортивной куртке и с тросточкой – явно неместный. Клава вышла узнать, кто он. Вернулись они вместе…

…Я думаю, что наши жизненные пути-дороги никогда бы не пересеклись с В.П. Астафьевым, если бы наш дом в Овсянке не стоял на том месте, где когда-то был огород его родителей и куда Виктор Петрович приходил каждый раз во время своих ежедневных прогулок.

В 1968 году отец с мамой купили дом на набережной у Болтухина Владимира Гавриловича – сына Ганьки-партизана, как звали в деревне этого почти всегда пьяного, грязного старичка. Это уже потом, когда в нашей жизни появился Виктор Петрович, мы узнали, что Ганька Болтухин раскулачивал и разорял родовое мазовское [1] гнездо…  А в каком году он построил на месте дома Астафьевых из леса-жердняка избушку, которую и домом-то назвать язык не поворачивается (пола не было, он был земляной), мы не ведаем, как не ведаем того, в каком году его сын построил по соседству с отцовской избенкой в общем-то приличный, из лиственницы, дом, в котором мы и поселились.

В 1977 году на 8-е Марта по невыясненной причине дом наш загорелся со стороны Болтухиных. Тушить сбежались все овсянские жители. Мы выбрасывали из полыхающего дома в огород книги – единственную свою ценность.

После пожара дом долго восстанавливали. Мама рассказывала, что в 1978 году приходил Виктор Петрович, расспрашивал о пожаре, дал денег на ремонт. Но мы-то тогда с ним еще не были знакомы.

…Прошло время. Поздний вечер. Близко к полночи. Мы уже собирались спать, как вдруг раздался тревожный стук в окно на веранде. Прибежала запыхавшаяся баба Апроня [2]– родная тетка Виктора Петровича с причитаниями: «Витя помират! Отправил за вами…».

Лекарства для первой помощи у нас всегда были дома, т.к. к нам часто обращались односельчане, знающие, что мы работаем на «скорой помощи».

Я велела Клаве собирать медикаменты в сумку, а сама схватила фонендоскоп и тонометр и побежала к Виктору Петровичу. По дороге, натыкаясь на камешки, поняла, что бегу босиком, но возвращаться не стала.

Еще у двери, на веранде, когда услышала дистанционные хрипы (а что это могло значить – поймет только врач), стало на какие-то мгновения очень страшно. «Взяла себя в руки», зашла в дом, приняв спокойный и уверенный вид.

Виктор Петрович сидел в постели, задыхался, говорить уже мог с трудом. Увидев меня, прошептал: «Таня! Мне никогда не было так плохо, я задыхаюсь…».

Это было начало отека легких. Были высокое артериальное давление, высокая температура, тахикардия. Состояние крайне тяжелое.

Работая в кардиологической бригаде на «скорой помощи», мы уже видели таких больных. Счет в борьбе за жизнь пациента идет на секунды.

Тут и Клава подоспела с бабой Апроней, которая села на стульчик у порога в углу и опять стала причитать. Я на нее прикрикнула, она примолкла. А я стала диктовать Клаве, что и в какой последовательности и куда будем вводить. «Господи! Силы небесные, не оставьте!» – молилась про себя.

         Домой мы ушли под утро, когда убедились, что опасность миновала. Я на первом автобусе поехала в Красноярск, взяла на центральной подстанции «скорой помощи», где после окончания фельдшерского училища мы работали, а в студенчестве и подрабатывали, электрокардиограф, чтобы снять Виктору Петровичу ЭКГ (мне нужно было исключить инфаркт миокарда, который тоже мог дать отек легких). Купила антибиотики и другие лекарства и вернулась в Овсянку. Сразу же зашла к Виктору Петровичу. Он еще спал. Я сняла ЭКГ (убедилась, что инфаркта нет), и началось лечение обострившейся хронической бронхопневмонии, долгое выхаживание.

         Настроение у Виктора Петровича поначалу было пессимистическое, он был крайне уставшим и от болезни, и от постоянно напряженной работы…  Однако, к счастью, с каждым днем ему понемногу становилось лучше…

         Мы с Клавой делали ему инъекции, массаж, поили целебными травками, всячески, как могли, отвлекали и развлекали его: рассказывали забавные истории из своей жизни и работы на «скорой помощи».

         Примерно через 1-1,5 недели после начала болезни Виктора Петровича мы, придя к нему, увидели большую стопу подшивок местных газет. «Буду знакомиться с пишущей братией», - сказал Виктор Петрович. Когда «познакомился», со вздохом подытожил: «Тяжело мне придется здесь…».

         Когда Виктор Петрович спросил, какие самые любимые стихи у нас, и мы назвали в числе первых Киплинга «Если», он даже забегал взволнованно по комнате: «Эти стихи я всю войну проносил в вещмешке, только в переводе не Маршака, а Лозинского».

         Спрашивал, каких современных поэтов мы знаем? Дарил нам томики стихов со своими пометками, иногда в них вкладывал газетные вырезки со стихами и на 16-й странице – 16 – его любимая цифра – ставил автограф. Мы радовались маленьким книгам, потому что их можно положить в карман халата и, когда выдается свободная минута на работе, на дежурстве, достать и почитать, запомнить полюбившуюся строчку. Потом и серия «Поэты свинцового века» стала выходить в «карманном» формате…

         Помню, как однажды, когда ему уже стало значительно легче, он процитировал: «…Память моя, сотвори еще раз чудо, сними с  души тревогу, тупой гнет усталости, пробудившей угрюмость и отравляющую сладость одиночества». Мы спросили: «Это чьи такие красивые строки?». Он с гордостью ответил: «Мои!» К своему стыду, мы, столько всего читая, почти не знали писателя Астафьева.

         Когда мы с Клавой в конце июля 1980 года уезжали на работу в Хакасию, Виктор Петрович пришел нас провожать. В подарок он принес только что вышедшую книгу «Посох памяти», а на письме, вложенном в нее, написал: «Тане! Клаве! (Вскрыть через неделю по прибытии на новое место. В.П.». Мы терпеливо прожили неделю и, когда распечатали письмо, обнаружили там еще и денежную купюру достоинством в 100 рублей. По тем временам это была почти месячная зарплата врача.

         Я и сейчас не могу без слез читать бесконечно дорогие нам строки его первого письма. «… А вы мне сделались родные, и оттого что живете (жили и росли) на том месте, где я родился (не хочется говорить на пепелище – ужасное слово!), и оттого, что несовременно – добры (это самая большая награда природы, и ценнее я ничего не знаю на свете, а главное добро, как солнце, ходит по кругу и непременно вернется и каким-то боком обогреет творящего добро). Никогда не раскаивайтесь в том, какие вы есть, природа вас не обошла милостями, будем надеяться, и жизнь не будет с вами мачехой (хватит отметов!), все у вас наладится, все будет хорошо, а если вы будете вспоминать обо мне, когда вам будет очень трудно, и попросите помочь вам, поддержать вас – я весь к вашим услугам и что надо и в моих силах сделаю, как здесь, так и там, где вы жить станете...».

         Потом, приезжая в Овсянку, обычно раза два в месяц, мы встречались с Виктором Петровичем. А в письма, которые он нам писал, он вкладывал обычно интересные статьи, стихи, открытки с его любимыми цветами, забавные рисунки с забавными надписями.

         Во время болезни Виктора Петровича несколько раз заходил разговор о нашем детстве, прошедшем на берегу речки Караулки, что впадает в Енисей напротив Овсянки, и в устье которой и по сей день находится поселок Известковый.

         Конечно, когда мы там жили, он был больше по числу жителей, дач там почти не было, была школа. Окрестности речки считаются, и не без основания, красивейшим местом в среднем течении Енисея.

         Виктор Петрович говорил, что как только он поправится, мы обязательно сходим на Караулку. Но выбрались туда мы только на следующий год 6 июня. Виктор Петрович взял с собой удочки, надеясь порыбачить. А день выдался совершенно восхитительный! Теплый, солнечный. Наша Караулка предстала перед нами во всем своем весенне-летнем очаровании: сказочные горы, журчащая светлая вода, местами очень глубокая, птичье пение, много цветов. Может быть, проверяя Клавины университетские знания по ботанике, Виктор Петрович лукаво спрашивал названия цветов, а она уверенно произносила и русское и латинское название цветка и ни разу не ошиблась.

Как только мы подошли к кордону лесника, на нас обрушились детские воспоминания…

         Отец наш работал лесником, был беспощаден к нарушителям: за сломанную цветущую ветку черемухи штрафовал, безжалостно изымал букеты редких цветов, если их рвали охапками…  А когда случались лесные пожары, то тушили их мы всей семьей.

         У нас была всякая домашняя «живность»: красавица белая лошадь Голубка, корова, каждый год теленок и жеребенок, свиньи, куры, утки, козы Катька с Петькой, овчарка Жулик – умница, с которым мы днем и ночью не боялись ходить далеко от дома по лесу… Все хозяйство надо было обиходить, накормить, напоить, убрать, плюс огород 30 соток, летом покос, сбор ягод, трав, семян… Мы с раннего утра и до поздней ночи были заняты. Телевизора у нас не было, но было радио, и по выходным мы, затаив дыхание, слушали детские передачи…

         Отец очень хорошо пел русские народные песни, а мама умела играть на балалайке и на гармошке немного (у деда был баян).

         В речке Караулке тогда водилось много рыбы. На столе у нас по нынешним меркам было «царское изобилие». Мы вообще никогда не знали, что значит быть голодным, и с ужасом слушали Виктора Петровича, когда он рассказывал о своем голодном детстве.

         Шел небольшой и теплый дождик, когда мы дошли до покосов. В одном месте надо было перебредать речку, а там было относительно глубоко. Виктор Петрович был в рыбацких сапогах, а мы – в кедах. Он перенес нас на спине, а потом заметил: «А Таня на один килограмм тяжелее». Так и было. Не ошибся.

В.П. Астафьев на рыбалке

         К сожалению, на Караулку с Виктором Петровичем мы больше не ходили. Но спустя шесть лет мы с Клавой сопровождали туда кинорежиссера Григорьева, который собирался снимать фильм по повести Виктора Петровича «Кража». Эта прогулка ему нужна была для выбора места съемок. К сожалению, фильм почему-то он так и не снял.

         Как-то позже, поздравляя меня с новым годом, Виктор Петрович еще раз напомнил нам об этой восхитительной летней прогулке…

         Виктор Петрович стал фактически первым пациентом в моей самостоятельной врачебной деятельности. И я и теперь горжусь, что с помощью сестры справилась тогда, в июле 1980 года, с его тяжелым состоянием.

 

Примечания 

---

[1] У прадеда В.П. Астафьева, Якова Максимовича Астафьева, было прозвище Мазов.

[2] Апраксинья Ильинична Потылицына.жизни появился Виктор Петрович, мы узнали, что Ганька Болтухин раскулачивал и разорял родовое мазовское гнездо… А в каком году он построил на месте дома Астафьевых из леса-жердняка избушку, которую и домом-то назвать язык не поворачивается (пола не было, он был земляной), мы не ведаем, как не ведаем того, в каком году его сын построил по соседству с отцовской избенкой