«Родственники – это у него было всё»

13 января 2021

Я – двоюродная сестра Виктора Петровича. Наши мамы были родные сестры: Лидия Ильинишна и Августа Ильинишна.

Первое – это было давно, и я помню мельком, но… Когда мы жили в том доме, где магазин Жуковского, он приезжал к нам. Мы ходили с девчонками за ягодой, за земляникой. Ну, пришли, кормили его земляникой, а он еще маму ругал: «Ты почему? Ты че делаешь-то? Такие маленькие, а уже ходят в лес у тебя!». Она говорит: «Ничего, пусть привыкают». Ну не хотел йисть, я ему отдавала, он не хотел йисть. Так он уже так подошел, что и себе и мне. Так мы с ним ели эту ягоду. Это было уже после войны, году в 46-ом.. Это было лет шесть мне, а я с 39-го года. В общем, я еще маленькая была, когда мы по ягоду ходили.

         Он приезжал сюда в деревню. У него же здесь бабушка, тогда еще живая была бабушка. К бабушке приезжал, к маме приезжал. А у мамы, когда отца забрали на войну, нас осталось четверо. Но брат-то был по отцу не родной нам, по маме – родной. А нас трое, три девчонки остались. Одна с 37-го, другая с 39-го и с 41-го, а с 41-го, той был вообще один месяц всего. Маме-то пришло письмо, что отец без вести пропал, и она Виктору Петровичу написала письмо, чтоб он приехал. Ну, вроде того было, что хоть вешаться. Виктор ее ругал. Становил. Уговаривал, Все получилось. А подробности я не помню. Это я, вот, что в его книге прочитала. Так вот это. А так, сама не помню.

         К родственникам… это у него было все…! А маму он особенно любил, потому что он сам в сиротстве рос и-и… мама нас троих воспитывала. И они как-то с ней… не знаю… характером, наверно, схожи были. Но он ее до самой смерти обожал. И вот этот домик он ей купил, когда было затопление, наводнение было. Мы жили в доке, наш барак затопило, и вот потом маме дали квартиру. С подселением дали, а там попались такие соседи, что ее выживали, не хотели, чтоб она жила, не хотели, чтоб мы ходили туда. Ну-у… он смотрел, смотрел, раз приехал, посмотрел, второй раз, а потом отправил денег Галине Николаевне, и они тут вот эту избушечку купили. Избушечка была маленькая, была с круглых бревен вся, здесь вот русская печь стояла. А потом наши мужички взялись: брат, мой муж. Пристроили кухню, пристроили веранду, все обшили, шифером крышу покрыли и вот в этом домике мама жила даже до смерти, померла здесь. Но это благодаря ему, если б он не купил, мы б этого не сделали. В 71-ом году это, наверно, было где-то в сентябре. Вот, тут мы жили. Ну, маме он, когда он жил здесь летом, он постоянно приходил к ней, проведал. Вообще он к маме хорошо относился. И мама была с огоньком. Надо искорок, искорок, они тут ее. Один раз обиделся он на нее. Там че-то… не знаю, че там у них было… Потом отошел, все равно приходил. Тоже с огоньком был мужик, вспыльчивый, но отходчивый, но справедливый был. Справедливый…

Августа Ильинична и Апроксинья Ильинична во дворе дома В.П. Астафьева

         Меня он как-то все время жалел. Он меня запомнил маленькую, а я была беленькая, пухленькая. Сильно он меня любил. И потому потом уже, когда у меня уже стали внуки, он говорил мне: «Как так? Когда ты выросла?» Я говорю: «Дак когда я выросла?! У меня уже вон внуки растут. Ну, так…»

         Мы, знаете, как встречались. Он ночами не спал, а днем придешь, он то спит, отдыхает, то работает, ему все некогда. Ну, придешь там, в огород зайдешь, там че-нибудь поделаешь. А с Алешей… брат-то был глухонемой. Алеша был с 29-го, а Виктор – с 24-го. Они вместе росли и так вот они… и потом дружили, все время дружили… Алеша придет сюда: «Я к Вите, к Вите, к Вите я поехал, пошел к Вите. Пошел к Вите». Приходит, а Виктор потом уже говорит: «Вот вроде ниче не надо делать. Нет, пойдет, все равно найдет себе работу, все равно че-то делает». Вот такие отношения были хорошие у них, а когда брат умер, дак он сильно плакал. Сильно переживал. Плакал так. Он уже болел. Брат у меня умер в 2000 году, 24-го декабря, а Виктор Петрович в 2001-ом.

         У Алеши как вроде так бы сносно все было и нормально. Первая дочь родилась… Ей было сколько? Годиков пять наверно. Он приехал в Овсянку, а здесь мама жила, приехал в Овсянку, а тогда начинали ГЭС строить, дорогу вели. И вот, по краям дороги был кучами гравий, вот… они поехали домой уже, но тот подвыпил наверно, но она побежала через дорогу, за эту кучку, играть там камушками, а он на остановке стоит, балаболит, а потом машина идет, а она испугалась, побежала к нему. И не успела... и-и... ее машиной сбило. Машиной сбило, но увезли ее сразу в Дивногорск, пока довезли, она умерла, по дороге. Вот. А там вот была вторая девочка у них. Вторая сейчас живет. Ну-у… вот, две девочки только было, больше не было у них детей. С женой они жили долго. А потом жена умерла, у нее был сахарный диабет, она умерла, а он прожил без нее только год, даже года не прожил – тоже умер. Он был у меня… пришел ко мне в пятницу. Я во дворе там че-то делала. Жила там, в ДОКе, у себя в доме, с дровами что-то колбошилась. Алеша заходит, показывает мне рисунок, этого, нерентгена, говорит: «Меня в больницу ложат. Я умру». Я говорю: «Почему ты умрешь-то? Тебя в больницу ложат. Так там будут лечить тебя. На ночь будешь домой ходить ночевать, а там будут тебе уколы ставить и таблетками поить». И он говорит: «Я умру». Я: «Не умрешь». Это было в пятницу, потом он побежал через дорогу на автобус. Ему на автобусе там три остановки ехать. Бегом побежал через дорогу, сел на автобус, уехал. Это было в пятницу, в субботу соседи видели, он воду носил, а в воскресенье уже нашли его мертвым на кровати. Вот такая судьба у него была. Когда его хоронили, Виктор уже слабенький был такой, с палочкой шел. Плакал… А маму, когда хоронили, - Виктора не было дома, он где-то в поездке был. Вот этот домик…, если б не он… Я бы не жила здесь.

Виктор Петрович в Овсянке, 1982 год

         Маме он постоянно помогал. Когда у меня беда случилась – сначала внука сбило машиной, потом маму схоронили через два года, а потом через два года муж умер – я к Виктору не обращалась, просто сама могла обойтись. А когда через два года сына убило током, тут у меня не было ничего. Я не знала, куда мне деваться, приехала к нему. Он как раз был здесь, в Овсянке. Я пришла, говорю: «Так и так». Он говорит: «Судьба доконала не так, дак так. Все равно обломала». Он потом говорит: «Ты счастливая. Мне как раз…». Ему привезли какую-то там премию, я не знаю… он мне миллион дал, тогда миллионами были деньги-то. Ну-у… он, конечно, меня обнял, пожалел, что сделаешь. Говорит: «Поехать я не смогу» Что-то ему надо было ехать куда-то… «Но вот, - говорит, - тебе это…» Потом я хотела отдать ему эти деньги, но, когда привезла, он говорит: «Не надо». «Я, - говорит, - съездить не смог. Это тебе помощь». А маме… тут он постоянно помогал: и дрова покупал… все. Вообще хороший был человек. Он даже вот мертвый нам помогает. Если б не он, я бы не работала сейчас, уже 67-ой, так что это… Сейчас работаю, хоть немного, хоть там и небольшие деньги, 1800 нам платят, но все равно это к пенсии нам добавка. Дров я могу уже купить за один месяц, а то мне надо было месяца 2-3 копить деньги, а сейчас можно за один месяц… На пенсию куплю, на получку могу уже прожить. Так что он и мертвый нам помогает. Хороший был человек. Конечно, он с нами попросту разговаривал, но мне пришлось… я говорю, что пришлось раз так туда, к нему в дом, туда, домой, где он жил здесь и у него были корреспонденты, он интервью давал. Ну… это вообще земля и небо…, как он с нами разговаривал и там… Но я первый раз слышала это так. С нами он мог так, для связки слов, если он не вставит туда мат – там некрасиво будет, а вот с этим у него получалось, так это… Я не помню. Но там он какое-то интервью давали, в общем, что-то там с политикой связано было. Я, конечно, там долго не сидела, потому что мешать не стоило. Я ушла, но немножко там посидела, послушала. Но тут уже совсем другое… А с нами он разговаривал запросто.

Встреча жителей Овсянки в Астафьевской библиотеке. 1997 год

         В Овсянке к нему относились по-разному, конечно. Солнышко ведь не всех обогревает, не всем одинаково. А он… Он был горячий, он был справедливый, ему ведь… сделал он асфальт, забетонировал дороги, а приехал, что-то мы с ним шли… не знаю… шли где-то мы с ним. Говорит: «Вот видишь как. Вот я… сделал людям хорошо. Дак они обижаются – коровы копыта побьют. Опять не ладно». Потом вот… церковь построили, библиотеку сначала он построил, а потом бабушки собрались к нему: «Виктор Петрович, ну библиотека… Мы же туда не ходим. Дай-ка нам церковь. Помоги нам построить». Ну-у-у… под его руководством построили церковь нам. Я приехала, там еще строили. Он говорит: «Ну вот, приедешь, дак будешь бегать сюда в церковь, а мне некогда». Не приучили нас к этому. В таком возрасте, в такое время мы жили, что нас не приучали к церкви. Но сам он в церковь ходил. У него иконы там дома есть и все, к батюшкам ходил. По молодости, может быть и не верил, а вот под старость лет уже стал верующим, он и «Библию» читал… И отпели его там.

         Да… претензий-то не было, по-моему, Все… только вот это, что вот копыта обобьют коровы, а так-то все… вроде бы нормально к нему относились… Любил в компании. Обычно собирались, он же всегда, у него… же друзья приезжали журналисты, артисты, и… сколько людей у него было… к нам приезжали один раз. Поехали в Красноярск. Да к нам заехали. У нас там посидели. Любил песни… Нет, он не особенно любил выпить. Песни петь любил. Особенно деревенские, вот здесь вот с тетей Аней они все пели. Мама пела. Песни петь любил, а так… Выпить… ну-у-у… без выпивки не было, но-о-о… много он не пил. Немножко. У него легкие болели, сердце уже потом болело. И жизнь такая была. Особенно после Ирины, он тут совсем… После Ирины у него инфаркт был. Это ужасно… Лежал в больнице. В Загорье лечился, в санатории там был.

         Ирина умерла – одно, а потом еще у Ирины на могиле спилили оградку. Но ему вечером не сказали, а вот эти же… Люда Огородникова с Женей ездили на кладбище к родителям, не знаю, к ее родителям или к его родителям… ну-у-у… не знаю, к кому… на кладбище ездили и видели, что оградка-то спилена, приехали, вечером уже не стали ему говорить, а утром приехали и сказали. Повезли его туда, он чуть живой, живенький приехал оттуда. Приехал к тете Ане сразу. Тетя Аня говорит: «Ну что ты так угробляешь себя! Ну, это же металл, это же железо. Сделают тебе. Сделаешь ты это. Ну что ты так!» А он: «Святое место и то… Нет. Святого места у нас нет. Уж, там бы, на кладбище трогать». Но тут его опять хватануло. В больницу попал. Сердечко не удержало.

Нашли тех, кто спилил. Нашли. Уже все распилено было. А мать того мужика пришла к Виктору Петровичу, чтоб не писал заявление, чтоб в милицию не подавал. Пришла его упрашивать. Говорит: «Он хороший сын, у него трое детей». А Виктор, я не знаю точно, но я так слышала, что он ей сказал: «Вырастила сына и иди отсюда». Но сам, конечно, никуда не писал ничего. А оградку Ирине установили снова. Мы-то думали, мы все думали, что это чугунная ограда-то у нее. Она же темная, а, когда краска стала облупляться – там алюминий. Поэтому все и это… И звено целое утащили у нее… Вот так. Такая жизнь у него была.

В.П. Астафьев в Овсянской библиотеке.

После этого он жил еще. А тут еще угробили его начальство наше. Кто-то придумал, чтоб добавить ему пенсию, а кто-то против был… и вот. По телевизору, по радио… Он уже лежал больной совсем, а это все без конца передавали по всем каналам, вот лежал, смотрел, да плакал. И говорил: «Я же не просил у них это, почему они так делают…» Они тоже же грамотные люди. Почему так делать? Человек лежит, ну-у-у… На него, когда он написал «Прокляты и убиты», он же там написал всю правду, как он знал, как он видел. А из-за этой книги там на него было такое, что он уже не за коммунистов шел, а против их. Ну вот… И вот из-за этого – кто-то за, кто-то – против. Ну, в общем, ему не дали эту пенсию, хотя он не просил ее. После этого он совсем как заболел. Сначала он инсульт перенес, а потом уже вроде стал поправляться, с вот этим его догробили… Он уже приезжал сюда в мае, в конце апреля, в мае начале, 1 мая у него день рождения был, победа там, после 9-го. Ну-у-у… в мае вообще приезжал сюда, кажись. Собирался приехать, уже стал ходить помаленьку. Ну, думал, что приедет, но в апреле как заболел и все… и 29 ноября уже его не стало. Он не смог приехать сюда.

Мы с похорон приехали, с поминок мы приехали домой, и афонтовцы показывали, как он ездил в Игарку. Он уже слабенький был там. И с палочкой такой уже. Но все равно, вы знаете, когда человека схоронили и вот он живой, он разговаривает там… Тяжело, страшно было! Он как-то вроде бы и живой, и знаешь, что он уже не живой. Такое тяжелое состояние.

Записал Владимир Васильев