Наука по понедельникам. «Грусть о невозвратимости»

29 01 2023

Иллюстрации к материалу: Сергей Сухов (1952-2016), "Солдат" из серии "Поколения"; иллюстрации С.И. Сухова к современной пасторали "Пастух и пастушка" В.П. Астафьева. 

Сегодня в проекте "Наука по понедельникам" - статья доктора филологических наук Светланы Валентиновны Переваловой "Повесть В.П. Астафьева «Пастух и пастушка» как «современная пастораль»".


Работа С.В. Переваловой была опубликована в журнале "Русская словесность" (2005 год, №3).

С полным текстом статьи можно познакомиться по ссылке. 

Подробно об авторе, С.В. Переваловой, узнаем на сайте Волгоградского государственного социально-педагогического университета. 

Мы публикуем фрагменты статьи.

***

То «сердечное высветление», которое дает читателям знакомство с прозой В.П. Астафьева, характеризует и «Пастуха и пастушку» — «повесть не о войне, но о любви на войне».

Как отмечают исследователи, «авторские жанровые обозначения, «представляя» читателю произведения, предполагают взаимопонимание между писателем и читателем, обоюдное признание определенной жанровой традиции". Называя свою повесть «современной пасторалью», Астафьев поддерживает «жанровое ожидание» читателей, настроенных на элегическую волну, эпиграфом из Т. Готье. Предпосланные тексту повести поэтические строки, продолжая заданную названием и жанровым обозначением автора «пасторальную» тему, в то же время напоминают читателям о том, что идиллия — достояние «мира давнего»:

Любовь моя, в том мире давнем,
Где бездны, кущи, купола,
— Я птицей был, цветком и камнем.
И перлом — всем, чем ты была!

За выделенным курсивом «чужим словом» — эпиграфом — в «Пастухе и пастушке» следует собственно авторский текст: «И брела она по тихому полю, непаханому, нехоженому, косы не знавшему». Начальное «и» в этой фразе вводит повествование в интонационный ряд, заданный напевными строками мадригала: «и камнем», «и перлом»...«Астафьев не скрывает: камертоном для него, прозаика, всегда служит поэзия» 

Эпиграф определяет то, что М.М. Бахтин называл «сложной тональностью нашего сознания, служащей эмоционально-ценностным контекстом при понимании <...> нами читаемого (или слышимого) текста», поскольку всякое «произведение как бы окутано музыкой интонационно-ценностного контекста, в котором оно понимается и оценивается».

<...> Соприкосновение «чужого слова», принадлежащего Т. Готье, с «жизнью» новой художественной реальности, воссоздаваемой в повести «Пастух и пастушка», неизбежно обнаруживает диалогические отношения между ними. По мысли М.М. Бахтина, вообще «каждое высказывание прежде всего нужно рассматривать как ответ на предшествующие высказывания данной сферы речевого общения». В «ответе» автора «Пастуха и пастушки» на высказывание-эпиграф намеренно подчеркивается отсутствие каких бы то ни было внешних примет прекрасного «мира давнего». Если у Готье: «Я птицей был, цветком и камнем», то в прологе к повести все краски и звуки приглушены, стерты: «Людей не было. Птиц не слышно». Цветы? Их нет. Могилу, к которой приближается героиня, «затянуло травою проволочником и полынью/ Камни? Здесь не на чем задержать взгляд, кругом ровное пространство степи.

<...>

«Диалогические обертоны», возникающие между эпиграфом и авторским текстом в «Пастухе и пастушке», зависят <...> и от интонации. На смену «песенному», «балладному» ладу: «И брела она по тихому полю...» — приходит другой; торопливо, сбивчиво продолжает свое повествование В.П. Астафьев: «Оступаясь, соскальзывая, <...> она зачастила по шпалам, шаг ее был суетливый, сбивающийся. Дышать ей становилось все труднее». Соскальзывает, сбивается и прежний повествовательный ритм, смене знаков в наборе внешних характеристик прекрасного прошлого соответствует и смена интонации, подчеркивающая, что события в повести бесконечно далеки от «пасторальных» времен идиллии. В читательском восприятии авторского жанрового обозначения постепенно происходит смещение акцента: со слова пастораль он переносится на определение современная.

Эта «современность» отчетливо проявляется в последовательных отступлениях от жанрового канона. В очерках по исторической поэтике М.М. Бахтин, определяя пастораль как основной вид любовной идиллии, указывал на основные ее характеристики. Во-первых, «идиллическая жизнь и ее события неотделимы от <...> конкретного пространственного уголка, где жили отцы и деды, будут жить дети и внуки. Единство жизни поколений (вообще жизни людей) в идиллии в большинстве случаев существенно определяется единством места, вековой прикрепленностью жизни поколений к одному месту, от которого эта жизнь во всех ее событиях не отделена» . В «Пастухе и пастушке» В.П. Астафьева эта особенность не подтверждается. Главные герои современной пасторали не связаны местом своего рождения ни с Уралом, который появляется в начале и в конце произведения, ни с Украиной, где сосредоточено основное место действия. «Родимая сторонушка» главного героя — лейтенанта Бориса Костяева — Сибирь. Люся тоже говорит о себе: «Я не здешняя».

<...>

Другая особенность идиллии — «Любовь, рождение, смерть, брак, еда и питье, возрасты — вот основные реальности идиллической жизни. Они сближены между собой в тесном мирке идиллии, между ними нет резких контрастов, и они равнодостойны (во всяком случае, стремятся к этому). Строго говоря, идиллия не знает быта». Идиллия не знает и такого понятия, как война, резким контрастом противопоставившая два мира — довоенный и военный, нарушив спокойное течение времени в повести «Пастух и пастушка». Все довоенное кажется ее героям «какой-то далекой жизнью».

Не выдерживается в этом произведении и третья особенность идиллии — «сочетание человеческой жизни с жизнью природы, единство их ритма, общий язык для явлений природы и событий человеческой жизни». Природа в произведении В.П. Астафьева так искалечена войной, что ее естественный ритм безнадежно нарушен, изуродован, надорван, как и мир человеческой души. Об этом свидетельствуют уже начальные фразы первой части: «Орудийный гул опрокинул, смял ночную тишину. Просекая тучи снега, с треском полосуя тьму, мелькали вспышки орудий, под ногами качалась, дрожала, шевелилась растревоженная земля вместе со снегом, с людьми, приникшими к ней грудью. В тревоге и смятении проходила ночь» . На протяжении всего повествования встречаются подобного рода «израненные» пейзажи: «Снег был черен от копоти»  «Голые, темные, в веник собранные тополя недвижны, подрост за ними — вишенник, терновые ли кусты — клубятся темными взрывами». «Поля — в танковых и машинных следах, будто перепоясанные ремнями. Тихими сумерками накрывало израненную, безропотную землю»

 

Иллюстрации С.И. Сухова к "Пастуху и пастушке"


Что же «пасторального» остается в этой повести, так демонстративно нарушающей жанровые нормы? В первую очередь — высокая щемящая нота грусти о невозвратимости, несбыточности надежд, связанных с любовью, у каждого — неповторимой, единственной; тоски по недостижимому идеалу, по тому «запредельному совершенству, которое неосуществимо, но является воспитывающим образцом» во все времена.

<...>

Надо учесть, что «классические жанры оказываются важнейшим средством выражения непредсказуемых и «внежанровых» мыслей, отдают накопленный тысячелетиями духовный заряд — дню сегодняшнему и не требуют в виде вознаграждения за жертвенность безусловного воспроизведения всех своих черт» в современной литературе.

Отступая от канона, художник открывает новые смысловые возможности древних жанров, учитывая не только их литературное бытование, но и многовековой «вневербальный» контекст.

Герою повести В.П .Астафьева Борису Костяеву особенно памятен такой эпизод из его довоенной жизни: «А еще я помню театр с колоннами и музыку. Знаешь, музыка была сиреневая... Простенькая такая, понятная и сиреневая... Я почему-то услышал сейчас ту музыку, и как танцевали двое — он и она, пастух и пастушка. Они любили друг друга, не стыдились любви и не боялись за нее. В доверчивости они были беззащитны» . «Музыкальность» этого декоративного пейзажа выражает и «пейзаж души» (Н.М. Карамзин) героя, и авторское восприятие мира. Возможно, эта «сиреневая музыка», определяющая «цветовую оптику» произведения, возникающая в воспоминаниях героя в те минуты, когда очищалась, распрямлялась скомканная войною душа, имеет особое символическое значение, напоминая о храмовом славословии, в котором, как замечает А.М. Панченко, — «отголосок не слышной человеческому уху гармонии вселенной». Когда святой (например, Кирилл Философ) в служебных текстах предстает в облике играющего на свирели пастуха, то имеется в виду не только идея пастырства. Мелодия, которую он исполняет, — это musica mundana и musica humana, т.е. божественная музыка мира и нерукотворная музыка бессмертной души» . 

<...>

Любимая В. Астафьевым томительная минорная тональность, окрашивающая все повествование в «Пастухе и пастушке», во многом определяется именно «внеконтекстной действительностью», важнейшим элементом которой в пору формирования замысла «Пастуха и пастушки» было и «знакомство автора с «Историей кавалера де Грие и Манон Леско»  А.Ф. Прево» <...> Можно предположить, что благоговейное отношение автора «Пастуха и пастушки» к шедевру Прево осветило историю двух влюбленных в «современной пасторали». Как отмечает Г.А. Белая, «идея их преданности друг другу оказывается созвучной тому романтическому, идеальному представлению о любви, которое живет в душе молоденького лейтенанта и которое, несомненно, близко самому автору. Только поняв философскую нагрузку, которая падает в повести на контраст любви и смерти и которая связана с графически четким противостоянием войны и мира в повести В.Астафьева, можно понять образ пастуха и пастушки, вынесенный в заглавие» [

Ответ на вопрос, кто он, главный герой повести «Пастух и пастушка», формируют и немногочисленные сведения о его семье, месте рождения. <....> Стараясь быть взрослым, Борис утверждает: «Старомодная у меня мать. И слог у нее старомодный» [там же, с. 376], но читателям ясно, что на понятия: «честь», «долг», «достоинство» — мода не распространяется, их высота — над временем. Воспоминания Бориса о доме содержат немало интересных сведений. Среди них — замечание о том, что с жены ссыльного декабриста Фонвизина «Пушкин будто бы свою Татьяну писал» . <...> D тексте «Пастуха и пастушки» само упоминание о Татьяне из «Евгения Онегина», соседствующее с детскими впечатлениями героя о «сиреневой музыке» спектакля, способно вызвать ассоциации с пушкинскими строками о театре, который опальному поэту издалека казался райской страной <...> Таким же неправдоподобным представляется героям повести В.П. Астафьева время далекой прежней жизни, воспоминания о которой магически преображают мир.