Наука по понедельникам. «Его характер, его дела и страсти...»

26 03 2023

Сегодня в проекте "Наука по понедельникам" мы читаем статью кандидата филологических наук Петра Каминского, сотрудника Томского государственного университета, «Его характер, его дела и страсти, его поиск смысла жизни»: человек и человеческое в публицистике Виктора Астафьева 1960-х - начала 1980-х гг.» 

Как менялся взгляд на человека в публицистических статьях Астафьева? Что для него человечность? На эти вопросы отвечает исследователь, анализируя астафьевские произведения. 

Статья П.П. Каминского была опубликована в "Вестнике Томского государственного университета" в 2014 году. 
Полностью ее можно прочитать здесь. 

Мы, как обычно, публикуем фрагменты из статьи. Пропуски в тексте отмечены скобками с многоточиями.

***
Концепция человека в публицистике В. Астафьева основывается на идее о том, что «…каждый человек неповторим на земле». Одновременно осознается и наша всеобщая похожесть. Как рассуждает писатель в 1967 г., оценивая достижения русской новеллистики в познании человека, каждого конкретного человека раскрывают «…его характер, его дела и страсти, его поиск смысла жизни»

<...>

Характер дан человеку от природы – как свойство уникальности: «…все живое, в особенности человек, имеет или назначено ему природой иметь свой характер» <...> В основе «дел» человека, его этических поступков, лежит «душевная необходимость» в помощи ближнему. Ее мотивирует жажда гармонии, которой лишено узко индивидуальное существование – ограниченное, неполное, но требующее восполнения: «…помогающий человеку добром, сам становится добрее душой, и ему открывается прекрасный мир, полный добрых людей, яркого солнца, дивной поэзии, чудесной природы». Принципиально, что потребность в сотрудничестве, альтруизме также природная – бессознательная, проявляется на уровне «страстей», сильных, устойчивых чувств и эмоциональных состояний.

Наконец, четвертый атрибут человека, выделяемый В. Астафьевым, – «поиск смысла жизни». Понимание конечной цели индивидуального существования, своего места и предназначения в мире – главное содержание сознания и самосознания, в которых формируются идеалы и ценности, а нравственные и волевые качества характера приобретают осмысленность.

Таким образом, индивидуальность, в представлении писателя, составляет единство рационального и эмоционального, сознательного и бессознательного, которое образует в целом «сложнейший внутренний мир» человека и выражается в его поступках. Она рождается во взаимодействии природного и социального начал и воплощает в себе как феноменально неповторимое, так и социально типическое.

Понимая всю сложность человека, его характера и личности, В. Астафьев выделяет в качестве главного родового признака человеческого существа чувства. Это первичная форма отношения к миру, которая определяет все остальные, направляет человеческие мысли и поступки: «Может быть, всем, что есть вокруг нас и в нас, и прежде всего мыслью, движет чувство»


Природа чувств осмысляется еще в 1962 г., в эссе «Нет, алмазы на дороге не валяются», когда писатель обозначает их понятием «нежность». Составляя «истинное содержание души человеческой», нежность имплицитно присуща каждому человеку, заложена в нем от рождения и не определяется внешними, преходящими условиями. В представлении писателя, «…чуткость, доброта, умение быть ласковым – это лишь продукт затаенной в нас нежности». Именно это «неоценимое человеческое качество» лежит в основе широкого спектра жизнеутверждающих чувств и эмоциональных состояний – любви, дружбы, привязанности, сострадания и т.д. Проявления нежности обеспечивают бессознательный механизм, который способствует установлению гармонических отношений между людьми, их сосуществованию. Нежность обусловливает и эстетические чувства – чувства прекрасного (как гармонии), составляя исток любого искусства: писатель убежден, что без «нежности» «…мы не имели бы трепетной музыки, прекрасной живописи, книг, стихов, поэм, при чтении которых закипают в горле слезы».

При этом нежность – качество, которое, как правило, тщательно скрывается людьми: «…сверху <…> только оболочка, самое же ценное глубоко упрятано, и его мы почему-то стыдимся и выказываем лишь своим детям, да и то пока они ничего понимать не умеют». Человек не решается на проявление нежных чувств, поскольку стыдится их. <...> Писатель констатирует предосудительность демонстрации чувств в современном обществе, которое требует от человека иного – твердости.

Нежность, напротив, подразумевает душевную мягкость. Следовательно, выражение тонких чувств делает его внутренне уязвимым, заставляя скрывать их за показной, внешней грубостью. Нежность подавляется рассудком, и свои чувства человек открывает только детям, которые еще не усвоили социальных норм и от которых не исходит угрозы осуждения. Условие, при котором потенциальное, т.е. способность человека к проявлению чувств, переходит в актуальное, определяя его действительные состояния, – в доверии: «…нет большей награды, коли показываешь дорогое тебе сокровище человеку и чувствуешь душу отзывчивую, понимающую…»

«Награда» – дар сочувственности, понимания, который человек получает, открываясь другому, доверяя ему самое сокровенное, запрятанное глубоко в душе. Другой открывается ему в ответ, обнажает собственную душу. Добровольные и бескорыстные, эти отношения взаимно обогащают души обоих. Так же актуализирует чувства в душе человека, выводит их из потаенности искусство: «Прекрасное, оно способно воскресить человека, оно проникает в самое сердце, где и хранятся настоящие чувства…»

Очевидно, что В. Астафьев идеализирует человеческие чувства, негативные эмоциональные состояния пока не входят в поле его зрения. Одновременно уже в размышлениях начала 1960-х гг. устанавливается оппозиция чувства и разума, эмоции и сознания, фиксируется драматическая нецельность человека, которая препятствует его гармоничному существованию в мире.

К концу 1970-х гг. эти представления усложняются, когда писатель впервые говорит о слабости и беспомощности человека в мире: «Увы, земля рождает людей вообще маленькими и беспомощными» Даже взрослея, человек остается беззащитным перед обстоятельствами жизни: «…она (жизнь. – П.К.) задает загадки, пробует на прочность… <…> она в любой миг любого человека может испытать на излом».

В свете этой идеи уточняется иное значение понятия страстей в приведенной цитате 1967 г. – страдания. Они составляют горький удел человека, неотъемлемо присущи его жизни, поскольку он подвержен болезням, старению и смерти, испытывает состояния боли, горя, страха и т.д.

Претерпевая собственное страдание, человек выступает один на один с ним – сущностно одинок. Компенсировать это одиночество он может только со-страданием, соучастием в страданиях другого, такого же одинокого и беспомощного человека.

<..>

Если есть страдания, физические и душевные, объективной природы, связанные с непреодолимыми жизненными обстоятельствами, то есть и такие страдания, природа которых имманентна, отражает субъективную сущность человека. Эти душевные страдания открывают его внутреннюю противоречивость, когда порывы и убеждения, желания и ценности вступают в конфликт друг с другом. В этом контексте в публицистике В. Астафьева с конца 1970-х гг. развиваются представления о природе мышления.

Как размышляет писатель в ключевой работе 1978 г. – «незаконченной статье» о творчестве Ю. Нагибина «Под тихую струну», жизнь человека наполнена множеством противоречий: «Глянь, вокруг и сплошь и рядом обнаружишь странное отношение к своим детям, к миру, к искусству – все состоит из видимых и невидимых противоречий, все и вся живет вечным усилием одолеть эти противоречия». Речь – о противоречиях субъективной реальности сознания, которые, охватывая разнообразные отношения человека с миром, препятствуют достижению гармонии. На их преодоление направлено мышление, его природа раскрывается через функцию: «Только мысль человеческая пытается объять необъятное, постигнуть глубину произошедшего и бездонность будущего, только мысль способна защитить человека от беспомощности перед окружающим его миром, перед страшным смыслом бытия, только память дает ему радость и горечь воспоминаний»

«Необъятное», которое стремится «объять» мысль, – характеристика пространства человеческого присутствия, огромный мир. Поскольку объять необъятное нельзя, это стремление разума – незавершимое. Значимым оказывается не результат мышления, а сам его процесс.

«Произошедшее» и «будущее» – категории, характеризующие существование человека во времени. «Глубина» («произошедшего») – пространственная метафора, выражающая сложность событий прошлого, их внутреннее содержание, скрытый смысл, недоступный непосредственно. Постижение этого смысла предполагает погружение, преодоление поверхностного взгляда.

При этом «глубина» – конкретная величина. Эту переменную характеризует наличие дна, определенного предела – как обладает ленностью само «произошедшее», события, которые завершились к моменту настоящего.

«Бездонность» (будущего), напротив, величина абстрактная. Выражая отсутствие предела (дна), она фиксирует неопределенность, открытость грядущих событий, бесконечное множество возможных сценариев их развития. Писатель отрицает идею судьбы, предопределенности будущего. «Постижение» смысла прошлого, причин и корней уже свершившихся событий служит не предвидению будущего, а его подготовке, когда человек сам, своими поступками определяет грядущее.

<...>

Осознавая неизбежность своего ухода, человек непокорен – сопротивляется этому фатальному обстоятельству, не принимает «тьму» – небытие, борется против забвения. Речь не о физическом выживании во внешних обстоятельствах, угрожающих жизни, поскольку они лишь приближают неизбежный конец, а о стремлении к духовному бессмертию. Противостоять смерти, исчезновению позволяет память. В. Астафьев говорит о возможностях и индивидуальной, и коллективной памяти людей. Индивидуальная память – феномен сознания, дающий «радость и горечь воспоминаний», в которых человек сохраняет ушедшее для себя. Сам же человек, уходя, сохраняется в памяти других людей.

В свете этих представлений уточняется понимание «дел», деятельностно-конструктивной природы человека, чей труд выступает одним из способов преодоления конечности существования, предотвращения забвения в ситуации неминуемого ухода. В творении человек воплощает самого себя, оставляет след в пространстве, который сохраняет его присутствие в мире: «…дома, построенные своими руками, всегда были похожи на “созидателя”»

<...>

В 1960-х – начале 1980-х гг. В. Астафьев выражает гуманистическую веру в человека, в его способность «возвыситься до идеала», «поступательное движение» к внутреннему совершенству и гармонии с миром. Функция мышления – «познание мира и себя» – выступает как функция развития, движения к идеалу: «Один путь у человека, во все времена открытый к самоусовершенствованию, – это неустанное пополнение знаний, расширение жизненных интересов».

«Поиск и познание себя и мира окружающего» составляет глубокую внутреннюю «потребность» человека, которую мотивирует «жажда о вечном мире на земле» – сильное стремление к гармонии, согласию между людьми и их общностями. Социальное согласие при этом выступает и как следствие, и как главное условие реализации всех задатков человека, его свободного, всестороннего развития.

О противоположном модусе существования человека, его деструктивных проявлениях В. Астафьев начинает говорить еще с начала 1970-х гг., в ходе анализа произведений художественной литературы: «Убийство, насильственная смерть противоестественны человеку. <…> Человек не создан для того, чтобы убивать и проливать кровь», – говорит В. Астафьев, рассуждая о повестях А. Якубовского в рецензии 1971 г.. Убийство, уничтожение жизни, как и вообще любое насилие, осмысляются как «противоестественные», поскольку деструктивность противоречит существу человека, нацеленному на утверждение жизни, ее сохранение и воспроизводство. Деструктивность, направленная вовне, на Другого, всегда проявляется и как саморазрушение, что иллюстрирует судьба героини повести «Дом»: «Убившая живого человека хозяйка “Дома” и сама погибает в страхе, пьянстве, полной опустошенности»

<...>

Значительно позже, в конце 1990-х гг., В. Астафьев высказывает скептическое отношение к своей ранней публицистике: «В молодости я горазд был потолковать, погорячиться, иногда и побушевать в прессе, особенно насчет природы, литературы и морали. Поскольку природе мои буйные словеса не помогли, мораль, сами видите, где и как существует, а литература, такое серьезное дело, понял я после сорока лет работы в ней, что никакой трепотней, даже очень ловкой и красивой, ей не поможешь…»

Такое отношение объясняется не только безрезультатностью публицистического слова, но и собственной молодостью – наивностью, незрелостью. Поэтому из ранней публицистики, определяемой не иначе как «словеса» и «трепотня», т.е. бессодержательное говорение, пустая болтовня и вранье, писатель отбирает в двенадцатый том собрания сочинений лишь несколько, «для образца». 

Кроме того, необходимо учитывать и предназначение каждой из работ, в которых ставится проблема человека. Так, письма «Строителям БАМа» и «Ответ в “Пионерскую правду”» имеют своей целью нравоучительное обращение к молодежи. Эстетико-философские статьи «Нет, алмазы на дороге не валяются», «О любимом жанре», «Наши большие заботы», «Сюжеты и судьбы» обращены к вдумчивому читателю, ориентируют его в эстетических процессах современной литературы и пишутся в пику официозной критике, обслуживающей «секретарскую» литературу. Наконец, это рецензии на творчество других писателей, как правило, «периферийных» – живущих и работающих в провинции и незаслуженно обойденных вниманием широкой публики (К. Воробьева, О. Фокиной, Б. Никонова, Р. Солнцева, Е. Носова, А. Якубовского и др.).

«Признаться, я не то что горжусь этими материалами, – отмечает писатель в 1998 г., – но радуюсь и доволен тем, что знал в литературе многих людей, дружил с ними и смог в меру сил моих помочь им, душевно откликался на их сердечный порыв ко мне, а то и просто помог книжку напечатать, литератором себя почувствовать, приучал к работе тяжкой, всепоглощающей, да не к прогулкам по цветками поросшему литературному лужку»

<...>