Наука по понедельникам. Мир и человек в «Царь-рыбе»

22 04 2023

Фото: фонды Библиотеки-музея В.П. Астафьева

Сегодня в проекте "Наука по понедельникам" мы читаем статью Натальи Васильевны Тимофеевой «Философская концепция мира и человека в повести Виктора Астафьева «Царь-рыба»

Статья была опубликована в "Вестнике АГТУ" №2 за 2010 год. С полным ее текстом можно познакомиться по ссылке. 


Мы, как обычно, публикуем материал с небольшими сокращениями

***

Повесть Виктора Астафьева «Царь-рыба» была опубликована в журнале «Наш современник» в 1976 г., хотя отдельные главы появились в печати еще в 1973 г.

<...>

В историко-литературном плане повесть «Царь-рыба» во многом - явление «деревенской прозы», но этим не исчерпывается ее значение. Она составляет ту часть «деревенской прозы», в которой проблемы деревни отступают на второй план. В 60-80-е гг. XX в. такого рода произведения составили целый пласт русской литературы: «Комиссия» С. Залыгина, «Прощание с Матерой» и «Пожар» В. Распутина, «Белый пароход» и «Плаха» Ч. Айтматова, «Жила-была Семужка» Ф. Абрамова и др. В этих произведениях рассматриваются взаимоотношения человека и природы во всей, обнажившейся к исходу XX столетия, остроте и неприглядности.

<...>

Русская литература XX в. настороженно встретила идею машинного рая, а потому имеет единую антитехнократическую направленность.

В рассказе «Капля» (одной из глав повести «Царь-рыба») повествователь из искалеченных «прогрессом» мест попадает в мир девственной природы. Там, при виде готовой упасть и обрушить гармонию мироздания капли - символа хрупкости, красоты и величия природы, герой-рассказчик размышляет: «Нам только кажется, что мы преобразовали все, и тайгу тоже. Нет, мы лишь ранили ее, повредили, истоптали, исцарапали, ожгли огнем. Но страху, смятенности своей не смогли ей передать, не привили и враждебности, как ни старались».

«Деревенская проза», включившись в диалог о природе, техническом прогрессе и человеке, обратила свой элегический взгляд на прошлое русской деревни, где, по мнению «деревенщиков», отношения крестьянина и земли были гармоничными. Экологические проблемы воспринимались в 60-80-е гг. XX в. как следствие распада деревни.

<...>

Название повести берет начало в переосмысленной народной поэзии. Правда, в русском фольклоре тождественного персонажа с таким «именем» нет, но в образе царь-рыбы ощущается древний фольклорный слой, связанный с русскими сказками и преданиями о могучей рыбе. Не менее правомерна ссылка на плодоносную языковую традицию, где понятия «царь», «царский» связываются с понятием главенства, высшей степенью проявления каких-либо свойств или качеств. В астафьевской царь-рыбе, помимо реального природного, фольклорного, литературного наполнения, присутствует еще и предметное материальное, «вещественное». Но эта «вещественность» царь-рыбы <...> тоже неоднозначна. С одной стороны - это первая рыба, царский «презент», с другой - это царский «кус», на который соблазнились и претендуют недостойные. Соблазн богатством, вещами - один из распространенных пороков времени появления в свет книги Астафьева. С помощью образа царь-рыбы писатель переводит злободневную для того времени тему борьбы с потребительством в разряд если не вечных, то традиционных для русской словесности. Недаром упоминание о царь-рыбе связывается в повествовании с временами стародавними, дедовскими.

Вложенная в уста чушанского «деда» заповедь представляет собой стилизацию фольклорного текста: «А ешли у вас, робята, за душой што есь, тяжкий грех, срам какой, варначество - не вяжитесь с царью-рыбой. Попадется коды - отпушшайте сразу». Здесь стилизация - один из приемов пародии. Пародируется фольклорный мотив несокрушимой силы всемогущего существа, а не конкретный фольклорный персонаж. Астафьевская сатира заключает в себе значительный трагедийный элемент.

Предметом сатиры становится здесь и популярный в идеологии Нового времени миф о человеке - царе природы. Астафьев, вероятно, специально напоминает о популярной мифологеме XX в.: «Реки царь и всей природы царь - на одной ловушке». «Всей природы царь», воплотившийся в лице деловитого, аккуратного, непьющего, почти во всем положительного «механика» Зиновия Игнатьевича Утробина, оказывается не менее уязвимым, чем пойманная им рыба, потому что он браконьер и в прямом, и в переносном смысле. Сюжетная схема «производственной» повести о тяжком «труде» охотников и промысловиков здесь доводится до абсурда и тем самым пародируется: своей «работой» астафьевские охотники, рыбаки и браконьеры приближают не счастливое будущее, а «последний час природы» и свой последний час.

Опасная «работа» Игнатьича вызвана не стремлением избыть голод, обрести кусок хлеба - он его и без того имеет, будучи неплохим работником. И здесь очевиден еще один аспект темы природы, еще один объект сатиры Астафьева: жадность, алчность («ненасытная утроба» - образ просторечия каламбурно соотносится с фамилией героя) заставляют чушанского рыбака грешить против людей и природы. Сниженный образ царь-рыбы олицетворяет и жадность: «Почему же он раньше-то не замечал, какая это отвратная рыба на вид! Отвратно и нежно бабье мясо ее, сплошь в прослойках свечного, желтого жира, едва скрепленного хрящами, засунутое в мешок кожи - все-все отвратно, тошнотно, похабно. Из-за нее, из-за этакой гады забылся в человеке человек! Жадность его обуяла! Сколь помнит себя, все в лодке, все на реке, все в погоне за нею, за рыбой этой клятой», Страх вынуждает человека видеть отталкивающее в том, что ранее манило царственной красотой и скорым обогащением. Царь-рыба становится навязчивой манией, она близка привидевшейся молодым охотникам соблазнительной Шаманке (глава «Бойе»), недостижимым белым горам. «Царь-рыба» - жажда обогащения, жадность заставляют рисковать жизнью и проливать кровь человеческую и кровь «братьев наших меньших».

Царь-рыба, этот огромный и красивый осетр, составляет один ряд с верной собакой Бойе, с туруханской лилией, с тайгой и населяющими ее охотниками, крестьянами, рыбаками, с автобиографическим героем. Поэтому и ее спасение (как и спасение Игнатьича) в повести символизирует торжество жизни, спасение природы, а значит, и самой жизни от погубления человеком. Царь-рыба превращается в образ универсальный, «всеобъемлющий», объединяющий все главы, сопрягающий противоречивые чувства, мысли, события, персонажей в единое лирико-публицистическое и сказово-лирическое повествование о том, как и почему «забылся в человеке человек». Истоки бед видятся писателю в том, что в погоне за царь-рыбой браконьеры забыли о своем крестьянском происхождении и человеческом предназначении <...>

Очевидно, свое название повествование получило не только по самому яркому рассказу, а по самому объемному, значительному символическому образу, родственному и фольклорному прототипу, и литературным образам А. Куприна («Листригоны»), Э. Хемингуэя («Старик и море»). Этот образ полемизирует с образами этих произведениями: «природы царь» у Астафьева не торжествует, доказывая свое превосходство над могучей рыбой, а вымаливает у нее спасение.

В «Царь-рыбе» деревни, как таковой, уже практически нет. Есть поселок Чуш (из множества возможных названий автор избрал комически-каламбурный вариант), сохранились упоминания о Боганиде, упоминаются Плахино, Сушково и другие «становища», промысловые «избушки». В этом можно увидеть северную «специфику» - традиционные для Центральной России и даже юга Сибири многочисленные поселения там - большая редкость. Но можно увидеть и иное. Повествование, за исключением главы «Не хватает сердца», охватывает события послевоенные. Это время демографического переворота, ускоренного либерализацией общественной жизни (снятие ограничений на выезд из деревни), и, как следствие этого, - опустевшие деревни и села. Свой «вклад» в этот процесс внесли и многочисленные завершенные и незавершенные стройки, с болью и горечью упоминаемые в «Царь-рыбе».

В изображении «ухода» села творчество Астафьева оказалось созвучным творчеству В. Шукшина, В. Распутина («Последний срок», «Прощание с Матерой», «Пожар»), В. Абрамова («Деревянные кони», «Алька», «Братья и сестры») и других писателей. 

«Всякий раз, когда улетаю из Красноярска и самолет, уделенный носом в пространства, подрожит, понервничает, доведет себя до ярости, взревет диким жеребцом и рванется с Покровской горы, я озреваю родные места. Судьбе угодно было сделать мне еще подарок - пролетая по скалистому коридору Енисея, самолет иной раз проходит над моим селом, и мне почему-то всегда кажется: вижу я его в последний раз и прощаюсь с ним навсегда».

Основной художественный конфликт в «Царь-рыбе» развертывается как столкновение добрых начал человеческой коллективности и солидарности, проявления которых писатель постоянно подмечает и выделяет в своих героях, и человеческого индивидуализма. В иерархии ценностей человеческого общежития открытость для В. Астафьева - одна из высших. 

Есть в «Царь-рыбе» проходящий через все произведение мотив распрямления и вместе с тем умягчения человека, будь то герой или повествователь. Человека вдруг отпускает почему-либо сковывавшая его напряженность, душа смягчается, открывается навстречу другому человеку и окружающему миру. Именно в этом состоянии чаще всего протягиваются между людьми нити доверия и приязни, усиливается чувство причастности человеческому сообществу и природе. Таким людям, как бакенщик Павел Егорович, по наблюдению писателя, свойственны внутренняя свобода, мягкость душевная, в отличие от тех людей, главным пафосом которых стало самоутверждение. Павел Егорович как бы изначально распрямлен, потому что не стремится брать у жизни, но, напротив, готов отдать все свое, «вплоть до сердца». Потому-то, по мысли писателя, и «душевно легка, до зависти свободна жизнь таких людей».

Согласно авторской концепции, это и есть истинная свобода, а вовсе не та, что вроде бы свойственна Гоге Герцеву. Истинная открытость предполагает активность души, душевность, доброту, чего как раз и не наблюдается в Герцеве. Вместо доброты - в нем агрессивность личной воли, использующей людей для своих целей. Его свобода - самоутверждение в независимости от людей, в возвышении над ними.

Отметим, что именно изначальная открытость Павла Егоровича, ее неуязвимость и неистребимость - существенный момент авторской концепции человека. Словно бы сама природа счастливо позаботилась вложить в Павла Егоровича ту душевность, которую уже ничто не в силах победить. Герой не становится, но пребывает таким, каким его сделала природа. Человек здесь берется В. Астафьевым главным образом как природное, родовое существо, в его как бы доличностной сути. Вот и общность людей на Боганиде тоже в известном смысле доличностна.

Основа общности людей на Боганиде - работа, совместный труд. Достаточно ли прочна она, удержится ли на ней гармония межчеловеческих связей? Ответ на этот вопрос дает писатель в главе повести, где рассказана история трех промысловиков, оставшихся на зимовку в окружении безбрежной тундры и тайги, среди бесконечных снегов и безлюдья. Именно в этот эпизод, как в зеркало, смотрится боганидский «мир».

Тех промысловиков тоже объединяла работа. Но как только они вынуждены были прервать ее - стабильность их взаимоотношений сразу же сильно пошатнулась. Единство рушится потому, что не подкреплено, не обеспечено высшим началом в самом человеке, которое и делает его личностью, - духовностью. Способностью подняться над случайностью условий и обстоятельств, нетускнеющим внутренним, душевным зрением видеть в другом человеке близкое, родное себе существо.

Аким - главный персонаж «Царь-рыбы». Как и автобиографический герой, он действует в большинстве глав-рассказов, а во второй части он - главное действующее лицо, выражающее авторские представления о пусть не совершенном, но близком автору человеческом типе.

<...>

В Акиме автор отмечает ослабленное волевое начало, внешнюю непривлекательность, заурядность. Астафьев намеренно «снижает» в нем черты «высокого» героя: «бесцветные» жидкие волосы, наивность, расточительность... Но при всем том Аким - единственный персонаж, выдерживающий поединок с медведем-людоедом. Он один открыто противостоит сатирическому «антигерою» астафьевской прозы - самовлюбленному поборнику личной свободы Гоге Герцеву.

<...> 

Сложная, противоречивая проблема отношений человека и природы лишь весьма условно может быть соотнесена с фигурой Акима. Поэтому так велика в повествовании роль автобиографического героя-повествователя. Он не только рассказывает о событиях, но и участвует в них, выражает чувства по поводу происходящего, размышляет... Это придает повести, включающей в себя очерковые («У Золотой Карги», «Летит черное перо») и лирико-философские главы («Капля», «Нет мне ответа»), особого рода лиризм и публицистичность.

В русском фольклоре образы из мира природы: былиночка, ракита, береза - связаны с мифологией, обрядами и традицией песенного бытования. Астафьевская тайга, царь-рыба, капля через фольклор приобретают священные свойства. Среди созвучных астафьевских образов - образ тайги и стародуба в рассказе «Стародуб» <...>.

Символические образы, воспринимающиеся как священные, сакральные, создаются в «Царь-рыбе» и через ассоциирование изображаемого с историческими событиями, их знаками и эмблемами. Вспомним столкновение Акима и Гоги Герцева из-за медали Киряги-деревяги. Циник Герцев делает блесну из медали (священной в общественном сознании эмблемы войны, знака патриотической идеи), полученной инвалидом за воинскую доблесть. «Даже в поселке Чуш, перенаселенном всякими оческами, обобрать инвалида войны, выменять последнюю медаль мог один только человек» 

<...>

Сознание человека, оказавшегося на краю гибели, способно выстроить и свою «мифологию». Астафьевский Игнатьич вспоминает об оскорбленной им однажды женщине, и царь-рыба представляется ему мстящей за это. Раскаяние Игнатьича перед царь-рыбой, олицетворяющей природу, перед оскорбленной в юности женщиной, перед родителями и детьми «за весь грех людской» как бы предсказано героями Достоевского: «Возьми себя и сделай себя же ответчиком за весь грех людской».

Через все творчество писателя проходит мотив «река - спаситель-погубитель». Енисей «забрал» у автобиографического героя «Последнего поклона» и «Царь-рыбы» мать, и поэтому он «погубитель». Но он же несет людям «пропитание» и красоту, и потому он «кормилец». Он может казнить и миловать, и в этом его сакральная, почти божественная функция в повести, связывающая его и с образом царь-рыбы, которая по символическому наполнению может быть соотнесена с образом терпящей бедствие, но оттого не менее величественной сибирской тайги.

Но существует и неявное трагедийное созвучие этого образа с судьбой Акима. Царь-рыба уходит в темную глубь Енисея, пронзенная смертоносными крючками. Обреченным за добро на пренебрежение, насмешки и презрение оказывается и бездомный Аким.

Аким тоже вправе заявить о себе: «И я свободный». Но свобода Акима - это свобода выбора между добром и злом. Его позиция близка авторскому мировосприятию.

Идеи «Царь-рыбы» были развиты автором в более поздних произведениях. В опубликованных в 80-90-е гг. главах «Последнего поклона» («Пеструха», «Забубённая головушка»), в «затесях» этого периода экологическая тема - одна из главных. В рассказе «Тень рыбы» (2000) родственная царь-рыбе красота соседствует теперь с угрожающим уродством. Такое соседство обнаружило себя уже в прозе Астафьева 60-70-х гг. («Стародуб», «Синие сумерки», «Царь-рыба»). Позднее, в 90-е гг., Астафьев подчеркивает безотрадные результаты попыток возродить гармонию отношений человека и природы. И все же у автора остается надежда на то, что есть еще на земле люди, заслужившие «высший сан на земле - называться человеком», что зерна любви, «уроненные доброй рукой в родную слезами и потом орошенную землю, всенепременно дадут всходы». Как сделать, чтобы, преобразуя землю, сохранить и приумножить земное богатство? Обновляя, спасти и обогатить красоту природы? Как избежать, не допустить печальных последствий неразумного посягательства на естественные законы природы? Эти глубоко нравственные проблемы поднимает Астафьев в повести «Царь-рыба». Осознание их, по Астафьеву, необходимо каждому, чтобы не истоптать, не повредить природу бездушием и духовной глухотой. Произведение В. Астафьева не замкнуто, оно напрямую обращается к жизни с вопросами, и решение этих вопросов зависит только от людей.

К концу жизни Астафьев признавался, что написать что-либо подобное «Царь-рыбе» уже не в состоянии, и не потому, что таланта не хватит, а душевных сил не достанет:

«Пусть придут другие радетели слова и отразят «деяния» свои и наши, постигнут смысл трагедии человечества, в том числе и поведают о сокрушении Сибири, покорении ее, отнюдь не Ермаком, а гремящим, бездумным прогрессом, толкающим и толкающим впереди себя грозное, все истребляющее оружие, ради производства которого сожжена, расплавлена, в отвалы свезена уже большая часть земного наследства, доставшегося нам для жизни от предков наших и завещанных нам Богом. Они, богатства земные, даны нам не для слепого продвижения к гибельному краю, а к торжеству разума. Мы живем уже в долг, ограбляя наших детей, и тяжкая доля у них впереди, куда более тяжкая, чем наша»