Наука по понедельникам. Южные дороги Астафьева

10 03 2024

Фото: архивы Каратузского районного краеведческого музея. 

Друзья, 1 марта завершился прием работ на всероссийский конкурс документальной прозы "Дорогами Виктора Астафьева", организатором которого выступила Библиотека-музей В.П. Астафьева. Участвовали в нем не только профессиональные жураналисты - несколько материалов мы получили от историков, музейщиков, краеведов. Есть среди них и те, которые содержат не просто интересную, но редчайшую, уникальную, не растиражированную информацию. 

Мы решили не дожидаться решения жюри (оно и только оно назовет победителей конкурса!) и опубликовать несколько заинтересовавших нас работ. 

Начинаем со статьи «Дороги и встречи писателя Виктора Петровича Астафьева в Каратузском районе». Ее для участия в номинации «Неизвестный Астафьев» представили сотрудницы Каратузского районного краеведческого музея Людмила Алавердян, Полина Макарьева, Юлия Арокина.  Работа основана на материалах из фондов музея. 

А по этой ссылке можно познакомиться с работой юного краеведа, восьмиклассницы Полины Алавердян. Полина прислала свою работу для номинации "Точка на карте". Но, думается, она подошла бы и для номинации "Неизвестный Астафьев" - в материале Полины Алавердян рассказывается о том, какую роль сыграл Виктор Петрович в восстановлении старинной каратузской Петропавловской церкви, разрушенной в 1930-е годы и восстановленной в 1990-х благодаря поддержке писателя

***

Дороги и встречи писателя Виктора Петровича Астафьева в Каратузском районе

Каратузский - самый южный район Красноярского края. А село Верхний Кужебар - самый южный его населенный пункт. Дальше - отроги Саян. Село стоит на крутом берегу реки Амыл при выходе его из таежных дебрей Саян в лесостепь Хакасско-Минусинской котловины. Место выбрано очень удачно: здесь и удобно, и красиво. 

Впервые Виктор Петрович посетил Каратузский район в 1982 году. Пригласили его два уроженца пермской земли, где до этого жил Астафьев, - председатель райисполкома Григорий Михайлович Полыгалов и председатель райпотребсоюза Григорий Петрович Останин. Астафьева как депутата интересовал район, занявший первое место в крае по благоустройству, и работа лучшего райпотребсоюза в крае и стране. Да и встрече с земляками был рад. В поездке Виктора Петровича сопровождала супруга Мария Семеновна Корякина-Астафьева.

Встреча трёх земляков состоялась в гостинице «Амыл». Весь разговор плавно и умело вела Мария Семёновна, сглаживая иную резкость суждений Виктора Петровича, уводя его от горьких воспоминаний. Первое знакомство переросло в следующие встречи людей, которых связал не только Урал, но и общий взгляд на мир.

Второй приезд Виктора Петровича состоялся по его инициативе. Уезжая в Красноярск, он попросил Григория Петровича Останина «сплавить его по Амылу и его притокам» Останин обещал осенью организовать поездку с проводником.   

В конце августа 1982 года в Красноярск уезжает в командировку Григорий Петрович Останин, а из города с ним едет Виктор Петрович Астафьев. Переночевав в семье у Останиных, он утром на райпотребсоюзовской машине поехал в Верхний Кужебар. Шофер по пути завез Астафьева в продуктовый магазин, где за прилавком стояла продавец в белоснежном халате и белом высоком колпаке и продавала вкуснющий хлеб, который всё нахваливал Виктор Петрович. По дороге из магазина почти целую булку съел, говоря, что такого вкусного хлеба не ел никогда. Восхищался и продавцом: мол, она и сама похожа на булочку.  Теперь в районе много пекарей, но кужебарского вкуса не достигли. «Волшебный хлеб» кужебарцев каратузцы почитали за великую радость привозить домой. Кто ездил в Кужебар - брал чистый мешок или холщевую наволочку под хлеб, чтобы и для коллег купить.

Виктору Петровичу был представлен проводник, знающий Амыл и его притоки с закрытыми глазами, — Иван Лаврентьевич Селин. Своим ходом, на шесте, ходил он по горным рекам. Астафьев восхищался умелым проводником, работающим без устали. Его сноровка, сила ручищ  поразили Виктора Петровича. Неторопливое достоинство Селина, его природная выносливость позволили им пройти по красивейшим местам Амыла, заплывать на пасеки в горах Сыпучая и Чокур.

Виктор Петрович был восхищен таежным, красиво ухоженным селом на берегу Амыла. Говорил, что об этих местах книги писать надо. В каждый приезд Виктор Петрович ходил по Верхнему Кужебару, любовался ровными улицами села, красивейшими палисадниками, крепкими домами, тем, как мужики кужебарские делали баню. Знакомился в первый приезд с кужебарцами, удивлялся красоте, крепости тела, физической силе и выносливости людей, живущих в тайге около Амыла. И так понравилось писателю село Верхний Кужебар, что в романе «Прокляты и убиты» более десяти раз оно упоминается: «Старообрядец в знатном Картузе назвался Колей Рындиным, из деревни Верхний Кужебар Каратузского района, что стоит на берегу реки Амыл - притоке Енисея». 

Сибирский богатырь Коля Рындин, герой романа, то и дело вспоминает о Верхнем Кужебаре и своих родных:

«У меня бабушка Секлетинья неученая, но никогда не брала чужого, не обманывала никогда, не врала никому, всем помогала, знала много молитв и древних стихир, на, деле вот ей бы комиссаром-то, духовником-то быть, а не вам. Знаете, какую стихиру она часто повторяла. А стихира та будто бы занесена в Сибирь на древних складнях оконниками.

-   Это ещё что такое?

- Оконники молились природе. Придут в леса, построят избу, прорубят оконце на восход и на закат солнца, молятся светиле, звезде, дереву, зверю, птахе малой.

Икон они с собой из Расеи не приносили, только складни со стихирами. И на одной стихире, бабушка Секлетинья сказывала, писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство будут богом прокляты и убиты».

Астафьеву нравилось, что крестьянскую работу в Верхнем Кужебаре делали на века. Избы здесь с 1860-х годов стоят и еще столько простоят, а дома как терема - дворцы деревянные. И из таких бревен сделаны, что при разборке такого дома сегодняшние мужики бригадой утащить бревно лиственницы не могут, технику на помощь зовут.

Третий приезд Астафьева в район подробно описал Валентин Курбатов, буквально по дням. В своем дневнике 17 июня 1983 года он пишет: «Тогда я только прилетел в Красноярск и еще прийти в себя не успел, как уже прямо на другой день надо было собираться на юг края, на реку Амыл, потому что Виктор Петрович давно договорился о такой поездке и справедливо не намерен был менять свои планы из-за моего приезда. И теперь мне не хочется ничего менять в дневнике, не хочется, и вносить туда расчеты, прозаической игры, сюжета». 

(Далее авторы работы приводят фрагменты из дневника В.Я. Курбатова. Эту часть работы мы незначительно сократили. - Прим. ред.)

17 июня 1983 года 

Выехали рано и в дождь. Марья Семёновна радовалась, что дождик к добру. Виктор Петрович, глядя на ещё закрытые ставни Покровки, посмеивался:

- Вот, товарищ Курбатов, сейчас мы едем по району, где спящие сейчас трудящиеся избрали любимым депутатом товарища Астафьева Вэ-Пэ, 1924 года рождения, беспартийного, образование шесть классов, несудимого, почему и спят так спокойно...

За дивногорской плотиной дождь перестал, и Виктор Петрович радостно тыкал пальцем за окно машины на всякий марьин корень или красоднев, гордясь их вызывающей нелесной красотой, словно сам их тут все посадил. Ветреницы долгоногие, невиданные, клонились под тяжестью невестно-белых лепестков.

 - Мама-покойница любила этот цветок. И теперь вот во мне только и осталось от неё, что ветреница да её песня, которую я поминал в «Последнем поклоне»... А красоту-то видишь, товарищ Курбатов? Понял, поди, что у нас это называется «Швейцарией»? Теперь ведь везде, как вода и красиво — так Швейцария. Поеты...

А до Хакасии доехали просто с сухим пыльным ветром. Худые свиньи по дворам сразу убеждали, что живут сами по себе и не тревожат хозяев просьбами о пропитании. Лошади паслись по степи в лиловых ирисовых полях, как на декадентской картинке. Курганы дышали древним покоем. Было хорошо глядеть на всё это, такое новое, и иногда хотелось тоже ткнуть пальцем и восхититься, но я не мог оторваться от беседы, где среди обычной дорожной необязательности, продиктованной тем, что за окном или что попадается на дороге, вдруг могли вспыхнуть дорогие детали. Ведь я, увы, ехал не «сам по себе», а с командировкой «Дружбы народов» в кармане, и от меня ждали не пейзажных зарисовок, а обстоятельной беседы и желательно — о войне. И я, конечно, как умел, всё старался ускорить события, подтолкнуть Виктора Петровича в нужную сторону. Но подтолкни-ка его — у него-то командировки нет. Он живёт предчувствием рыбалки, радуется отдыху, дороге, и я теперь уже никак не вспомню, почему необходимые мне сокровища всё-таки оказывались в моём дневнике.

- Я написал «Арию Каварадосси» за одну ночь. Пошёл среди ночи на кухню заварочки попить и так в трусах и просидел за столом до утра, едва поспевая за собой. Силы были. Сейчас вот тоже писал рассказ. Всё вроде продумал. А вот застопорило и всё. Хоть бросай. А материал живой - чувствую, не пускает. Но и вперёд нейдёт. Пошёл в наш березнячок в Академгородке, походил, подумал, а потом и спрашиваю себя: а уж не роман ли это? И всё сразу пошло! Я вообще теперь думаю, что рассказ - жанр романный. Из него не сделаешь повести, а роман часто внутри сидит...

Я помалкиваю, а сам вспоминаю его рассказ «Ясным ли днём». Ведь подлинно - целая жизнь. Роман.

Приехали в село Каратуз. Кто-то тотчас и расшифровал - Чёрная соль. И гостиница уже с именем цели нашего путешествия - «Амыл». И на стене первым среди обязательного гостиничного набора услуг чьей-то иронической рукой вписано: клопы.

Вечером председатель райисполкома принимает Виктора Петровича в сельском кафе «Казачье»: малосольный хариус, жареный ленок с молодыми побегами папоротника (село поставляет их в Японию вместо грибов в обмен на товары), крупные сибирские пельмени, чай со здешним травяным мёдом, густой, как туман. Председатель не забывает похвалиться, полагая, что Виктор Петрович при случае может «вставить в книжку».

«Селу 250 лет, а асфальт только с моего времени - скоро десять лет. И круговую дорогу я тут провёл, чтобы в селе не пылили. Телебашню вот в сто тысяч построил, выкроил из местной экономии...»

Секретарь райкома тоже радуется Виктору Петровичу и отводит душу, рассказывая, что давно в руководстве и хорошо помнит, как гноили здешние замечательные арбузы — маленькие, с тонкой кожей, которые хорошо было солить, - потому что госпоставки присылали молдавские арбузы, толстокожие и безвкусные, и надо было запахивать свои, чтобы продать чужие. А на будущий год уже своих-то и не сажали. И в Шушенском, рядом, тоже перестали ими заниматься. Виктор Петрович тотчас подхватывает, что он тоже помнит, как плавили здешние арбузы в Красноярск по Енисею на плотах и они с ребятами плавали клянчить. И мужикам было не жалко. Они бросали ребятам арбузы, и те толкали их перед собой «кумполом» к берегу и там, отпыхавшись, раскалывали о камни и ели. И оба наперегонки поругивают советское хозяйство с этими его госпоставками, которые свели не одни арбузы и великолепные здешние яблоки и даже помидоры. И тут же неожиданно для собеседника Виктор Петрович зло говорит: «Ваш-то, лысый, знал, куда в ссылку ехать - арбузы, яблоки. Рай!»

Секретарь сначала не может понять - о ком это он. Потом понимает и медленно бледнеет, и оглядывается на председателя райисполкома, но тот «не слышал». И секретарь успокаивается. А уж там Виктор Петрович, войдя во вкус беседы, пошёл сыпать свои завораживающие истории. И тут только слушай:

- Тут от вас недалеко, малость поюжнее, живёт мой друг Пётр Герасимович Николаенко, который вытащил меня, раненого, с поля боя. Вот был здоров. Когда он вернулся с фронта и узнал, что, пока он там бился с врагом, местный председатель бился по ночам с бабами и тиранил их поставками и займами, он вытащил этого председателя из постели и пустил по деревне нагишом, чтобы бабы посмотрели на него днём. А когда парторг начал ему в правлении читать наставление с цитатами из Маркса, мой Петро Герасимович сгоряча и его пустил в окно правления, так что они (вдвоём с Марксом-то) высадили раму и пали под окно с громом и битым стекольным звоном. А уж чего они там со своим Марксом кричали, Петро Герасимович не слушал, потому что уронил кручинную голову на пудовые свои кулаки и заплакал от несправедливости жизни.

А когда собрался до хаты, зазвонил телефон. Петро, как бывший связист, автоматически снял трубку: «Чого тоби?» А оттуда: «Председателя». - «А його нема. Я його пустив по селу голяком».

- «Тогда парторга». — «А я их з Марксом покидав в викно». - «А ты кто же такой?» - «Да Николаенко, Петро Герасимович, з фронту вернувсь, а воны тут, суки...» - «А я, - говорит труб-ка, - секретарь райкома такой-то, тоже с фронта вернулся. Раз ты там всех в окно покидал, то ты и будешь председателем». И Петро потом всегда говорил: «А шо я мог зробить? Я ж партейный. Ты-то, - говорит, - как-то на фронте вывернувсь, а я не мог. Так доси и маюсь. И на що мени було брать той телехвон?»

Вечером в гостинице Марья Семёновна смешно передразнивает Виктора Петровича, как он, «выставив пузо», похаживает перед ней и говорит, интригуя: «А я название рассказу придумал».

И не говорит какое. При этом Марья Семёновна и сама выставляет живот и тоже прохаживается, как якобы прохаживался Виктор Петрович, что необыкновенно смешно. «А название-то - «Стукач с хвостиком», которое одно только прочтут — и рассказу конец, даже до первой строки не дойдёт!»

18 июня 

Выехали из села, когда над рекой ещё лежал туман, но даль уже была чистая и впереди синели Саяны с плешинами снега в распадках на северных склонах. Незаметно доехали до села Кужебар («Соболь есть»), откуда уже должны были пойти на лодках. Виктор Петрович оглядывался как-то во все стороны сразу и не мог нарадоваться:

- Вот это Сибирь! Вот она, матушка! А я уж думал — её нет! Не-ет, коммунисты ещё не всю извели. Тут мужик ещё держится. Гляди, какие заплоты, резьба, стайки какие, палисадники. Чистота, богатство. А цветы-то, цветы у баб на окнах! Красота! Вон тот, гляди, жёлтый - чистый Китай, до него тут недалеко. Сбежал цветок от товарища Мао. А колоды-то как хороши. Тут мужики шпангоуты на лодки гнут. Или вон, погляди, печь в землянке, где полозья на сани и дуги заворачивают, где бы щепочка где. Одни только вон «Борисы Николаичи» хрюкают, как больные, - тяжело себя носить. А этот-то, этот, гляди, залез на подругу свою. А почё - забыл, задумался. Про социализьм соображат.

Купили на всю рыбалку двадцать «маленьких» и десяток буханок хлеба. А уж хлеб, хлеб! Прямо из сельской пекарни. Не отними - весь умнёшь. Зашли перед дорогой к отцу одного из наших вожатых по реке. Глухой, но ещё шустрый — и сразу хвалится, что ещё кидает с таким же глухим и старым товарищем сетчонки на реке. Виктор Петрович вышел, смеётся:

- Ох, поглядел бы я, как они вдвоём ночью браконьерят. Боятся, орут друг на друга, оглядываются, больше, поди, в штаны, чем в мешок, накладывают, но всё-таки - на реке, хозяева всё-таки, мужики при деле.

В красном углу - Никола строгого и редкого письма, никак не меньше, чем трёхвековой давности.

Хозяйка с порога спрашивает:

- В Господа-то веруете? — и перед дорогой благословляет.

Отплыли вместо одиннадцати, как намеревались, в полвторого. Виктор Петрович спокоен:

- Ничё, я так и думал, когда мне про одиннадцать сказали, что к часу можно ждать. Мужики ведь ещё поувёртываться должны: может, других пошлют, может, мы сами раздумаем - всегда может что-нибудь случиться.

Шли хорошо, ходко. На двух лодках, потому что было нас для одной лодки многовато: кужебарские мужики Алёша с Кешей (Иннокентием, конечно, но его, наверно, звали так только раз, в день крещения) да из Иркутска Михаил из писательской конторы. Скалы - как на Чусовой. Это мы сразу с чусовлянкой Марией Семёновной отметили. Виктор Петрович сунулся вычерпывать воду, оскользнулся - бултых. Измочился - и всё, что стар стал и неловок. А тут и наш Кеша после бессонной ночи и стаканчика на повороте - туда же. И тоже хоть выжимай. Кажется, это неожиданно приободрило Виктора Петровича, и он стал глядеть веселее. А река всё в гору и в тору! Так и видно, что вся будто ступеньками идёт - перекат на перекате. Тридцатисильный мотор тянет с надсадным криком. Лодка почти стоит, и 5 гул - как на Тереке («Терек воет, дик и злобен...»). Горы впереди всё выше, снег на них всё чаще. Плавивший нашу лодку (здесь не возят, а плавят) Кеша, между прочим, обронил на развилке:

 -  Вот пойдём левой матёрой - там начнётся настоящая дурь.

 - Чем-чем пойдём? - переспросил я, вспоминая ещё так недавно прочитанное распутинское «Прощание с Матёрой».

- Левой матёрой. А чё?

А я уж и сам догадался, что «матёра» здесь - стержневое течение, «борозда» реки. И сразу увидел и название распутинской повести шире. Не просто с ещё одной деревней прощание, а со стержнем ее, с основным, живым течением.

Как и обещал Кеша, дальше пошло ещё сложнее. Скоро лодку пришлось тащить бечевой, потому что на шесте нечего было и думать вытянуть. Мотор царапал дно, да мы уж и сломали два винта о камни, когда прыгали через предыдущие перекаты. Именно прыгали: сначала надо было навалиться на корму, поднять нос повыше, а потом разом броситься в нос, чтобы поднять мотор. И лодка, крича от усилия, ползла дальше. И вот - в бурлачество. Так и дотянули до места назначения - ключа Горячего. С пасекой и зимовьем. Кеша долго матерился, увидев на двери зимовья замок. «Никогда такого не было, чтобы в тайге запирали дверь. Вдруг человек идёт, устал, вдруг я промок...» - и спокойно курочит замок топором.

А уж там пошло. И печь разошлась. И костёр обрадованно затрещал, и «маленькие» наши оказались очень к месту. А там и звёзды повысыпали поглядеть, что за люди. И уже радостно было вспоминать день, и перекаты, и как кувыркались в воду Кеша и Виктор Петрович.

<...>

19 июня 

С утра Виктор Петрович наладил мне удочку, а сам ушёл с мужиками на какую-то Мамрету. Я взял одного хариуса, на радостях оборвал леску и отправился делать осокоревый «чусовской» поплавок, как в детстве. Однако, когда «профессионалы» вернулись, у Кеши тоже было штук шесть, да четыре-пять у Виктора Петровича. И весь улов. Уха, однако, была богатая, редкостная.

Говорят, видели козла косули. И отправили меня на лабаз покараулить. Скоро меня, однако, заели комары, да и лабаз показался слаб и низковат: вдруг медведь - вон глушь какая! даст лапой - и нет никакого лабаза. Слез — и домой. Кеша только вздохнул:

- Нет, Валентин, вы не таёжник.

Да уж. Однако я всё-таки собрался дойти с ружьём на высящуюся невдалеке горку. Кеша сказал, что про медведя я думаю правильно и что их тут хватает:

- Попадётся - лучше не стреляйте. И не бегайте. Стойте. Он уйдёт. Бобра стреляйте в голову, лося под лопатку, козла тоже. И не заблудитесь.

Я ухмыльнулся. Где тут блудить-то - гора сразу за пасекой. Однако карабкался, держа ружьё наготове, и уже на самой вершине папоротник вдруг зашумел, метнулся. Ну, думаю, всё. Ружьё туда.

А оттуда наши две собаки - Дик и Боб, соскучившиеся без дела. И не поверившие Кеше, что я не таёжник, - как же, с ружьём мужик.

В обе стороны до горизонта уходили Саяны в снегах. Амыл коленями и локтями выглядывал из тайги тут и там. Соринкой прошла лодка с нашими вожатыми, отправившими походить немного с сетью, раз удочка не утешает. Пасека лежала как на ладони. Полюбовался, и хватит. Пора домой.

Спустился и увяз в папоротниках выше роста, туго перевитых другими травами - внизу и не видно, что за травы, что за помершие деревья, там и тут лежавшие поперёк пути. Скоро уж и устал пробивать эти травы, стал чаще спотыкаться и падать. Душно стало в нагретых травах высотой до небес. Два раза залез в какое-то болото. Боб удрал куда-то. Дик шаг в шаг тащился за мной, и сколько я ни кричал ему: «Домой!» — надеясь увязаться за ним, он плёлся следом. То обнаруживался просвет, и я кидался к нему, то деревья сходились стеной, и надо было обходить их. И уже начиналось то остервенение, когда готов махнуть рукой и сознаться, что заблудился, но остановился, долго слушал, услышал реку и с облегчением попёр к ней напролом. Вышел много выше пасеки.

И когда к сумеркам дошёл до неё, сразу услышал выстрел с лабаза. Потом ещё один. Михаил ушёл туда после меня. Вдруг, думаю, медведь всё-таки надумал прийти? Пули в ствол, собак с собой – и туда. Слышу, сопит Михаил. Тащит козу на плечах. Дик с Бобом осатанели, кинулись лизать рану, подпрыгивая. Пришлось пинать обоих, чтобы отогнать. А тут ещё дождик начал сеять.

До часу ночи снимали шкуру, разделывали. Свет фонарика метался, оглядывались на каждый взлай Боба в темноту. Виктор Петрович уже спал. Мишка всё приговаривал:

- Жалко козочку.

- Хватит, - говорю ему.

- Да я что? Действительно жалко.

Гляжу, уже вспарывает вымя, и молоко под дождём показалось особенно белым на грязных досках двери от сарая, которую мы положили на козлы. Утром Кеша спрашивает у Мишки:

- Коза?

- Коза!

- Ну, завтра ребята её станут кричать. Ничего, покричат маленько. Шкуру выбрось. Гляди, как бы Боб голову не вытащил.

Спали плохо. Ночью, вернее, уже к свету, вернулись опять ходившие с сетями Кеша с Алёшей. Поймали хорошо. Показали ленка, которого Виктор Петрович всегда так ярко описывал. Действительно, хорош: в красных пятнах по бокам - чистый петух! Так ночь незаметно перешла в утро. 

20 июня 1983 года 

Всё утро шёл дождь. Виктор Петрович, узнав, что убили козу, поворчал:

- Ну молодцы, молодцы, - но как-то не сердито.

Видно, тут так и надо. Тайга как тайга, тут законы свои. Застрекотал вертолёт. А мы и позабыли, что выборы, что не только Виктора Петровича выбирают, но и самому ему надо выбирать «беспартийного, несудимого» (других бы не стал). Вертолёт покрутился, покрутился, ища место посадки, не нашёл и улетел. Остались мы без избирательного права. Но всё равно хватили по рюмочке за депутата краевого Совета Виктора Петровича Астафьева и за его избирателей, а потом и за Марию Семёновну и Виктора Петровича как за блок коммунистов и беспартийных, потому что «Маня у меня в партии с рождения и мою идеологическую чистоту блюдёт». Потом он начнёт собираться на рыбалку и, выбирая очередную мушку, хвалиться:

- Ещё чусовская. У меня всё лучшее чусовское, начиная с жены.

Ну, а тут по случаю праздника началась у кужебарских мужиков стрельба по котелкам и бутылкам.

- Ох, не люблю я эту чалдонскую пальбу. Как выпьют, так пошёл полоскать - того гляди убьют...

И ушёл рыбачить. А мы попели всласть и «По диким степям Забайкалья», и «По Дону гуляет», и Кеша всё удивлялся, откуда я знаю их «сибирские» песни. Потом думали снова податься на реку, но дождик не переставал, и Алёша пошёл спать, а Мишка с Кешей потащились на лабазы под молитву Виктора Петровича, «чтобы обошлось без выстрела». Вернулись затемно и действительно без выстрела. Долго сидели у костра, вспоминая все виды рыбалок и все реки страны. 

<...>

21 июня 1983 года 

Утром простились с Алёшей и Мишей - отправили в Кужебар, а сами подались вверх по Амылу. Река уже пошла между гор, высоких чистых кедрачей. Пасеки стали одна за другой выходить к откосам. Царственный покой и вечность осязательно стояли по берегам. И уж какие тут разговоры о войне, но я именно тут вспомнил мысль рано умершего польского поэта Эдварда Стахуры из его дневника, что убить нельзя только безоружного человека. Мысль была старая, христианская, но каждый раз почему-то поражающая и враждебная здравому смыслу агрессивной, не любящей такие мысли истории. Виктор Петрович долго не думал:

- Может, в высшем смысле и так, да только человечество давно остервенилось и этому высшему смыслу дороги не даст. В Туркмении мне рассказывали, что археологи выкопали государство высокого расцвета, не ведавшее оружия и насилия, довольствовавшееся земледельем и плодами культуры. Так татары не просто их на нет свели, а вырезали с каким-то особенным озлоблением.

Вооружённый человек — это совсем другой человек. Они с безоружным почти разного вида, и в согласии им не жить. Жалко хорошую мысль Стахуры, а только свету ей не видать...

Забрались повыше, а потом стали потихоньку спускаться от переката к перекату. Рыбалка пошла получше. Виктор Петрович оживился и повеселел. Полавливал потихоньку, но тема, видно, застряла, и он её не забывал:

- Ты всё меня пытаешься убедить, что понимание войны меняется в сознании. Меняется, да не совсем. Зайди вон в магазин, где инвалиды получают свои пайки. Изувеченные люди сидят, коротают очередь, вспоминают. И редко кто по-хорошему. 

И мораль, в общем, одна: хрен с ними, с пайками - могли и вовсе не давать, только бы войны не было. И не себя уже, а детей своих жалеют. А тут последний раз прихожу — является такой подтянутый, бойкий, не спрашивает, кто последний, а пускается в выяснения, кто первоочередник, а кто, значит, во вторую очередь. Смотрю, мужик, кривой, вроде меня, морда калеченая, уже задёргался:

«Тут все первоочередники, комиссар!» Тот с ходу: «Что такое? Вы кто такой? Почему комиссар?»

- «Видно птицу по полёту». Так что вот у этих «первоочередников» ничего не меняется...

Вернулись на «свою», а там уже хозяин, которого все эти дни не было, Валера - фиксатый, блатной, горластый:

- А меня не колышет, кто вы такие. Я перевидал фраеров. Я вот сегодня путём, и вчера, и позавчера был путём (попил, значит, власть). Ладно, будем мужиками!

Потом мы парились, купались после парилки в ключевой воде, и он, порассмотрев и кое-что сообразив, уже юлил хвостом перед Виктором Петровичем.

- Я тебя читал, папаша. Твою книгу — как она называется? У нас есть. Там браконьер один осетра поймал и чуть не утонул. Видал - знаю. Я и Черкасова читал. Я тебя полюбил. Будем мужиками! Хочешь шапку из соболей или бобров? Чё хошь? Я тут хозяин. Я бью этой падлы за зиму скоко хочу.

Приезжаю на «Буране» по реке и месяц сажу из всех стволов. У меня тут военком кореш, и прокурор кореш, и секретарь кореш. Все в Валериных шапках ходят, мой мёд жрут и моё мясо. Как приедут ко мне, как начнём садить по бутылкам — патроны коробками летят. Всё путём! Надо быть мужиками. Я «Калашникова» не люблю. Это не оружие. И карабины эти... У меня оружие получше. Я тебе одну пулю покажу. Умный - догадаешься (и вращал перед глазами пулю «дум - дум», глядел на неё, как на свечечку, горя глазами, и ласкал её). Ух ты, красавица моя. А? Погляди-ка - зверь, а не пуля! Это я люблю: как марала саданул — он у меня весь на эту пулю навернулся. Поедем к Ваське! Я, ***, ночью по реке пройду куда хочешь — вверх и вниз. Мы — чекисты, у нас закалка старая. Я тебе не говорил? Я был начальником погранзаставы, потом заведовал здесь больницей (на *** мне эта застава, я зубы научился ставить). Но я люблю попить путём. А пришла там одна **** - Аллочка. И я ушёл. Мне тут лафа, я тут хозяин. Я тут всех... Я тут могу два плана дать - один в колхоз, другой продам. И всё путём! Поехали к Ваське! У него есть. И брага есть. Я ведь вчера на вертолёте мужикам посылал вам красного и браги. ***, говорю, с ними. Они ***** - начальники, а меня это не... Я — мужик не жадный, пускай выпьют. А они, видно, ****, сами выжрали — вот к вам и не сели.

Мы так и уснули под его бормотанье и мат... 

22 июня 1983 года 

Ушли с утра, пока Валера, который всё-таки уехал к Ваське «продолжить», не вернулся. Не хотелось нам его видеть. Комар разошёлся - ни удочку взять, ни вёсла. Солнце жарит, вода сверкает. Хариус прыгает за мушкой, но не берёт. Балуется. Толкнёт и в сторону. «Поправлялись» после Валеры. Виктор Петрович только открыть успел, передал мне, а я и урони в перекат - говорю же, комары, как звери - только отбивайся. А она, матушка, последняя. Ну, думаю, всё. Убьют. Виктор Петрович хмыкнул, но внутри тоже похолодел. А выдернул я её полную, сверкающую, и оказалось, что только долил малость, а не пролил. Родная река - понимает, что к чему.

…Вечером прощались с Кужебаром. Кеша наяривал на баяне. Алёша всё пытался спеть культурного Баснера, а Виктор Петрович, смеясь, перекрывал «Дикими степями» и нет-нет просил Кешу сыграть «по заявкам трудящихся» композитора Будашкина «Ой, тайга, тайга густая!».

Я ушёл в село поглядеть на дорожку - когда ещё судьба занесёт. И занесёт ли? И не мог нарадоваться покойному вечеру, закату, теплу. Какой-то Колька долго кочевряжился на тракторной тележке, пугая кур и собак, виляя по деревенской улице, пока не ухнул в канаву и, к радости баб, не перевернулся вместе с тележкой. Бабы весело кричали товаркам вдоль улицы: «Нюрка, Фенька, Любка, иди погляди, как Колька кверху жопой лежит!» И всё это тоже отчего-то было мирной частью вечера и дышало покоем.

Кладбище стояло высоко на чистом холме и было тоже домашнее и приветное, как сам вечер.

Всё село на виду, отроги Саян, родной Амыл. И спокойно думалось, что, наверно, хорошо умереть здесь, быть утешенным долгим тёплым вечером, зелёной беседой берёз под чуть заметным ветерком и лежать под толстым лиственным старообрядческим крестом в два метра, на котором вырезаны стамеской местного столяра простые буквы: «Здесь раб Божий Николай, Тимофей, Пётр»... Как на перекличке в день Страшного Суда, где все правы и встают перед Господним взглядом для теперь уже подлинно вечной жизни в небесном своём Кужебаре над небесным Амылом.

В избе душно. Крик не угомоняется. Трёхсотлетний Никола глядит из угла укоризненно и смиренно. Старики маются. А Виктор Петрович под горьким взглядом Марьи Семёновны, которая знает, как он будет страдать завтра, радостно смотрит, как поляки колотят кого-то в футбол, весело и погромно. Наконец устаёт и он. Тяжёлый сон в настырных мухах не приносит облегчения. 

23 июня 1983 года 

Мы оставляем село, реку, дорогих Алёшу и Кешу и под ворчанье медленно оттаивающей

Марии Семёновны катим опять через Хакасию, мимо худых свиней и лошадей в ирисовых полях к родной Бирюсе, дивногорской «Швейцарии», уже в ночи мелькнувшей Овсянке, в которой так хотелось остаться, - домой, в порядок работ, припасённых для меня чтений, в обычный строй командировочных забот до отъезда.

А этот счастливый сон - навсегда позади. Во всяком случае, мой нечаянно нашедшийся дневник на этом смолкает.

 

*** 

Встречу 1983 года в подробностях и очень точно описал и Григорий Михайлович Полыгалов. Самое главное, что после второй встречи с земляком он избегал с ним встречаться. Астафьев в предвкушении обещанной рыбалки и готовности к ней был в хорошем настроении, шутил и резко и прямо говорил о разном, тем конфузил председателя исполкома. Григорий Михайлович старался не замечать резкость высказываний писателя и, как он образно, говорил, «гнул свою линию», рассказывая о достижениях района и свой личный вклад в дело. 

Приезд писателя в 1984 году был снова организован председателем райпотребсоюза Григорием Петровичем Останиным. Останин рассказывал: «Я дал задание водителю, чтобы он в Красноярске заехал к писателю Астафьеву. Когда они приехали в Каратуз, он не хотел никого видеть, ни с кем из начальства встречаться и просил сразу отвести его в Верхний Кужебар. Приехал он один, летом, налегке. Весь задумчивый и не такой словоохотливый, как я его знал. Пообедали, потом он долго разговаривал с моей женой Тамарой Михайловной. Я уехал на работу, договорились, что поедем в 3-4 часа в Верхний Кужебар».

Вспоминает Людмила Ивановна Алавердян: «На работу мне позвонили: дома у Останиных ждет писатель Виктор Петрович Астафьев, чтобы мы поговорили с ним об издании книги каратузского поэта Григория Григорьевича Каратаева. Позвонила мне Тамара Михайловна в 2 часа, а передали мне про звонок позже 3 часов. Бегом я побежала к дому Останиных. Пришла поздно. Поздоровалась с Виктором Петровичем, а он уже грузился в машину уазик, и ему передавали пирожки с капустой и грибами Тамара Михайловна с соседкой Оксаной Анисимовной Бобровник. В общем, пришла, поздоровалась и сразу попрощалась. Виктор Петрович, с пирожками в небольшой корзиночке, садился в машину, чтобы ехать в село Верхний Кужебар. Я с горечью оправдывалась перед Тамарой Михайловной, что мне передали поздно о ее звонке. Тамара Михайловна сказала, что он спешил к верхнекужебарцам, а она успела рассказать ему о Григории Григорьевиче Каратаеве. Он просил дать ему книгу стихов поэта, чтобы почитать».

В приезд 1984 года Григорий Петрович Останин договорился с Иваном Лаврентьевичем Селиным о поездках на пасеки на притоках Амыла. Именно в том году Виктор Астафьев познакомился с верхнекужебарцами - председателем Димитровым Василием Константиновичем, участником Великой Отечественной войны;  верхнекужебарскими Селиными, однофамильцами Ивана Лаврентьевича: Иваном Николаевичем и Иваном Денисовичем. Иван Николаевич, известный в районе человек, каждый день на протяжении 40 лет плавал на Амыльские прииски - доставлял груз и почту: на лодке 40 километров до Нижнего и Верхнего Амыла и обратно. Брал он в руки шест двухметровый и плыл вверх против течения. И не было случая, чтобы груз не доставил. Его родственник Иван Денисович - знатный бондарь, мастер золотые руки. Делал квашонки, кадки-водянки. Мог и лодки мастерить, корзины для рыбалки. Селины из Верхнего Кужебара богатыри: Иван Николаевич и Иван Денисович ростом выше двух метров, а Иван Лаврентьевич ростом поменьше, но в плечах тоже богатырь.

Астафьев подходит в Верхнем Кужебаре к мужикам, что «делают баню», по его выражению. Не строят, а делают: бревна играючи кладут в сруб. Виктор Петрович берет опилки, стружку, разговаривает со строителями... Через два дня писатель рассказывал в семье Останиных о своих впечатлениях от поездки: «Силища-то какая дана человеку, а дух-то какой». По словам писателя, силачи Селины и мужики верхнекужебарские потрясли его - по сути, они-то и стали прототипами героя романа «Прокляты и убиты» Коли Рындина.

В этот приезд много вспоминали об Урале, о Кунгурских пещерах, о старом Каратузе. Григорий Петрович говорил, что хорошо ему было в гостях, отдыхал он душой и рад был попеть с соседкой певуньей Оксаной Анисьевной Бобровник. Песни они пели старинные. Задушевные «Раскинулось море широко», «Казачка».

Вспомнил Григорий Петрович и о таком случае, также произошедшем в астафьевский приезд в район в 1984 году. На дальнюю пасеку «сослали» на работу отличного пасечника и рыбака, но отчаянного пьяницу, чтобы он не смог достать спиртное и в работе протрезвел, полечился воздухом, природой. Мужик работящий, а спиртного нет на сотни верст. Стал работать, чтобы оправдать доверие. Бочки и фляги, что ему довезли для меда, все наполнил полнёхоньки, а за полной тарой всё не едут. Куда мед девать? Смекалкой решил: в подполье избушки. Расчистил его, выскреб, глиной смазал и стал сливать мед в подполье. Вот уже до пола мед поднялся, а заготовители не приезжают. Рыбы наловил, насолил, накоптил. Медом заполнил все имеющиеся фляги и бочки. 

И вот Иван Лаврентьевич и Виктор Петрович подплывают к дальней пасеке. К ним с воплями бежит мужик с поднятыми размахивающими кулаками, с отборными матами. Собаки лают. Не обращая внимания на Виктора Петровича, во всю глотку кричит: «Вы, что, одурели совсем или про меня забыли, куда мне мед сливать? До пола уже налил». Побежал к избушке, Астафьев за ним, а Иван Лаврентьевич потихоньку лодку разгружает, собакам вкусное печеное кидает. Мужик в доме крышку подполья поднимает, а Астафьев посмотрел -  и правда, вся яма в меде. Опустил палец и с восторгом, облизывая его, говорит: «И правда меда полное подполье». И только сейчас мужик понимает, что это не из района человек. А когда Иван Лаврентьевич объяснил, что это писатель Астафьев, мужик расстроился и извинился перед Виктором Петровичем, что встретил его не по-дружески. А тот остановил его извинения и сказал, что он мировой мужик, работник и что, если бы сам не увидел яму, наполненную медом, никогда бы не поверил.

Иван Лаврентьевич объяснил мужику, что не было у него задания ехать к нему на пасеку, он добровольно повез писателя, захватив 3 пустые фляги и хлеба. С таким восхищением говорил Астафьев о яме с медом, что Григорий Петрович ему в подарок предлагал флягу меда. Писатель отказался и взял только баночку.

В 1985 году Виктор Петрович с машиной Райпотребсоюза вновь приезжает на рыбалку. После ужина в доме Останиных состоялся веселый концерт частушечников. В "жюри" были Григорий Петрович и Тамара Михайловна. Частушки пели Виктор Петрович и Оксана Анисимовна. Жюри осталось в восторге от этого концерта: пели не менее двух часов без остановки. Вдруг Виктор Петрович громко закричал: «Ты ее уже пела!». Получается, он перепел Оксану Анисимовну - большую мастерицу-частушечницу. 

Утром машина отвезла Виктора Петровича и Григория Петровича в Верхний Кужебар. В этом году состоялось знакомство писателя с Иваном Николаевичем Рыжковым. Дружба с ним продолжалась до последних дней Виктора Петровича. Иван Николаевич и Кожухов Виктор Николаевич приезжали несколько раз к Астафьеву в Овсянку. А сколько историй рассказано рыбаком, Вороновым Виктором Семеновичем, Поздняковым Иннокентием Петровичем! На книгу хватит! 

 

В.П. Астафьев с И.Н. Рыжковым. Архивы Каратузского районного краеведческого музея

Приезды в район Виктора Петровича в 1986, 1987,1988, 1989 годах также помнят многие каратузцы, а музей бережно хранит их воспоминания.

Последний приезд В.П. Астафьева в наш район состоялся в сентябре 1996 года. Поездка не афишировалась, но вокруг музея, где должна была состояться встреча писателя с представителями общественности, собралось очень много людей. И откуда только узнали? Ни один выборный кандидат не собирал столько народа. Все ждали Астафьева, чтобы просто увидеть, услышать. Чутьё людское на прекрасного человека велико. Но в тот приезд Виктор Петрович простудился в верховьях Амыла и вместо музея сопровождающие привезли его в районную больницу.

Однако журналистам районной газеты «Знамя труда» удалось взять у него интервью, оно было опубликовано 19 сентября 1996 г. Это интервью «Полтора часа с Виктором Астафьевым» - дань уважения автора к каратузцам - заставило гордиться людей района. А пожелание писателя каратузцами звучит как наказ жить:

«Уважаемым жителям Каратуза жить и не тужить, думать своей головой, работать своими руками, но дожидаясь хорошего царя (слишком давно ждут его на Руси), не ныть, не жаловаться (сибирякам не положено), учить своих детей работать и тоже думать своей головой. Храни вас Бог».

В. Астафьев. 9 сентября, 1996 г.