Наука по понедельникам. Виктор Астафьев в кадре и за кадром

18 12 2022

На фото: Михаил Литвяков и Виктор Астафьев в Овсянке

Материал проиллюстрирован фотографиями из музейных фондов Библиотеки-музея В.П. Астафьева и из личного архива М.С. Литвякова

Михаил Сергеевич Литвяков - режиссер-документалист, сценарист, Заслуженный деятель искусств России, лауреат Государственной премии СССР (1983), основатель, а ныне почетный президент международного кинофестиваля "Послание к человеку". 

Михаил Литвяков - автор нескольких документальных фильмов о В.П. Астафьеве, снятых в период с 1983-го до 2000 года, а также ленты, вышедшей в 2004 году - "Последний поклон. Памяти Виктора Астафьева". 

О встречах с Виктором Петровичем и о том, как проходили съемки последнего фильма с его участием, М.С. Литвяков рассказывает в статье, фрагменты которой мы сегодня публикуем. Впервые она вышла в литературном журнале "День и ночь" в 2002 году 

ВИКТОР АСТАФЬЕВ В КАДРЕ И ЗА КАДРОМ

Профессия режиссёра-документалиста подарила мне немало встреч с замечательными людьми. Но Виктор Петрович Астафьев занял в моей жизни особое место. Я знал его двадцать лет. Снял о нём три документальных фильма: “Виктор Астафьев” в 1983 году, “С Астафьевым за Царь-рыбой ” в 1994 году и “Всему свой час” в 2001 году. Последний имеет подзаголовок “С Виктором Астафьевым по Енисею”.

Мечта проплыть с писателем по великой сибирской реке, снять фильм в городе его детства, там, где он скитался, беспризорничал, жил в детском доме, не давала мне покоя с нашей первой встречи, пожалуй, даже раньше, с того момента, как я прочёл “Царь-рыбу”.

Недавно, разбирая свои архивы, я нашел письмо Виктора Петровича из Овсянки от третьего августа 1982 года. В те времена я работал на Ленинградской студии документальных фильмов и уже готовился к съёмкам своей первой картины об Астафьеве. Мы ещё не были знакомы лично, но я уже стал горячим поклонником его таланта. Вероятно, я запросил Виктора Петровича о времени, когда ему был бы удобен приезд съёмочной группы, и о возможности поехать в Игарку. Астафьев отвечал: “Слух есть, что осень будет ранняя. Осенью снимать рисково, конечно, а для Игарки и поздновато. Там может быть и должна быть уже зима. Впрочем, зимой в Игарке лучше, чем летом. Летом она гнилая, кислая, и комаров в ней тучи”.

Мы рискнули и приехали в Овсянку в октябре 1982 года. У нас были свои причины торопиться со съёмками. Астафьев не принадлежал к числу писателей, любимых советской властью. Когда выпускница ВГИКа Элла Давлетшина принесла на нашу студию сценарий об Астафьеве, Виктор Петрович жил ещё в Вологде. Там же находился и корреспондентский пункт нашей студии, где работал кинооператором Сергей Лаврентьев, муж Эллы. Их хорошо принимали в семье Астафьевых, и мы надеялись сделать картину быстро. Однако Госкино несколько лет подряд вычёркивало нашу с Давлетшиной заявку из тематического плана студии. 

Виктор Петрович тем временем уехал на родину, в Сибирь. Через год к нему присоединилась Мария Семёновна. Обстоятельства переменились, надо было в корне менять сценарий. И тут вышло очередное постановление партии и правительства об освоении Сибири и Дальнего Востока. Сибирь была в моде: строился БАМ, создавались гидроэлектростанции, осваивались новые месторождения нефти и газа. Фраза Ломоносова: “Могущество России будет прирастать Сибирью” — не сходила со страниц газет. Мы решили пойти на маленькую хитрость и назвали обновленный сценарий “Родина моя, Сибирь!”. 

Михаил Литвяков, 1980-е годы

Это сработало. Тему включили в план, но я понимал, что действовать надо без промедления, пока наше начальство не передумало. И, действительно, дальнейшая судьба фильма (в конце — концов, он вышел под названием “Виктор Астафьев”) оказалась непростой. Едва мы вернулись из экспедиции, как все работы по фильму и финансирование были приостановлены. 

Дальше я действовал на свой страх и риск, понимая, что съёмочный материал невозможно защитить, он пропадёт, если не смонтировать, не озвучить, не превратить в готовый фильм. К счастью, у меня находилась в производстве и другая картина, часть монтажных расходов я мог “повесить” на неё. Дирекция студии, к её чести, мне не препятствовала, но, главное, помогали люди. 

Авторитет Астафьева в среде творческой интеллигенции был так высок, что все, к кому бы я ни обращался, соглашались работать без гонорара. Композитор Шандор Каллош написал музыку к фильму, скрипач Давид Голощёкин исполнил импровизацию на тему “Прощания с родиной” Огинского, актёр Игорь Ефимов прочитал отрывки астафьевской прозы. Уже готовая картина пролежала на полке год, пока, наконец, была принята в Госкино с поправками и переделками… 

Однако, возвращаюсь к началу своего рассказа. Осенью 1982 года наша небольшая съёмочная группа: кинооператор Николай Волков, его ассистент Алексей Гребеньков, а также механик синхронной камеры, осветитель и я – всего пять человек, мы прилетели в Красноярск. В те времена ни поселиться в гостинице, ни получить машину, ничего нельзя было добиться без прямого указания Горкома КПСС. И потому первый мой визит был к партийному начальству. Меня довольно долго продержали в бюро пропусков, и, наконец, ко мне вышел инструктор. Я рассказал ему о цели приезда и передал официальное письмо студии. Едва услышав фамилию Астафьева, он недовольно поморщился и спросил: “Неужели для фильма с таким названием, как “Родина моя, Сибирь!”, в Красноярском крае не нашлось ничего более интересного?” Во мне всё кипело, но, стараясь быть предельно вежливым, я пояснил, что снимал и Красноярскую ГЭС, и Саяно-Шушенскую, и перекрытие Енисея, и многое другое, и даже получил Государственную премию, а теперь приехал ради замечательного писателя, которым его земляки могут гордиться. Инструктор пожал плечами: “Ну-ну, поживем — увидим”.

В Овсянке мы прожили месяц. Мария Семёновна, изредка наведывавшаяся из Академгородка, однажды обнаружила, что мы заметно убавили запасы картошки в подполе у Виктора Петровича. 

От мысли лететь в Игарку отказались, может быть, и из-за отсутствия денег. Я храню телеграмму со студии, в которой нам сообщают, что бухгалтерия отказывается выслать денежный перевод. Храню только потому, что сверху рукою Астафьева написано коротко и ясно: “Денег нет!”. И стоит его подпись. Но, скорее всего, дело было не только в отсутствии денег на эту экспедицию. Отношения с Виктором Петровичем и Марией Семёновной складывались не сразу, не вдруг.

<...>


В.П. Астафьев и М.С. Литвяков на берегу Енисея 


…1-го мая 1999 года Астафьеву исполнилось 75. Я прилетел на юбилей, и мы договорились, что летом отправимся в Игарку.

Я готовился к съемкам, перечитывал “Кражу” и “Последний поклон”, когда Мария Семеновна сообщила: Виктор Петрович с инфарктом попал в больницу. Незадолго до болезни какие-то мерзавцы выломали и сдали в металлолом куски ограды с могилы дочери. Надсаженное сердце не выдержало…Потянулись томительные дни и недели. Поправится ли? Достанет ли сил на путешествие по Енисею?.. Наконец, узнаю: Виктор Петрович уже в Овсянке, поездка состоится.

Мы со съемочной группой прилетели в Красноярск 19 августа, в печальный для Виктора Петровича и Марии Семеновны день – день памяти Ирины. И первые кадры нашего будущего фильма “Всему свой час” снимали на кладбище, стараясь не мешать… Ограду уже починили. Одиннадцать берез высоко раскинули свои кроны. Горели свечи. Плакала и молилась Мария Семеновна. Молчал Виктор Петрович. Полина убирала сухие стебли, поливала цветы. Грустная эта картина – старики-родители на могиле дочери…

Выйдя из больницы, Астафьев твердо решил поехать в Игарку. Лечащий врач-кардиолог Ольга Денисова взялась сопровождать его. Прилетел из Вологды сын Андрей. Приехал из Иркутска книгоиздатель Геннадий Сапронов.

22 августа на рассвете мы поднялись на теплоход “Александр Матросов”. Всю ночь шла погрузка. Палубы оказались заставленными ящиками с картошкой, мешками с луком, сетками с капустой, морковью, свеклой. Навигация подходила к концу, частные торговцы спешили завершить северный завоз. На носу стояли, укрытые брезентом, легковые машины. Их владельцы-северяне после отпуска возвращались в Норильск.

Виктор Петрович с Андреем в сопровождении ветерана Енисейского пароходства Виталия Козаченко появились перед самым отплытием. Виталию Александровичу поручили заботиться об Астафьеве и его “команде”, и, забегая вперед, хочу сказать, что выполнял он это хлопотное поручение с огромным тактом и вниманием. Вообще отношение енисейских речников, капитана Олега Попова и команды “Александра Матросова”, на обратном пути капитана Виктора Пучинского и экипажа “Ипполитова-Иванова” — не только к Астафьеву, но и ко всей нашей группе выше всяких похвал.

На теплоходе писателя поджидала толпа журналистов. Попав под обстрел фото- и видеокамер, Виктор Петрович проворчал: “Красноярский Ален Делон…»

В рубке его ожидал сюрприз. Начальник Енисейского пароходства Иван Булава вручил Астафьеву удостоверение Почетного капитана. Виктор Петрович пошутил: “Я сразу от матроса – до капитана! Мне осталось еще – я был солдатом всегда – в генералы попасть.”

Отходили от пристани под марш “Прощание славянки”. Каждый раз, когда я слышу этот марш, меня охватывает странное волнение. Я чувствую себя вовлеченным в бесконечную череду проводов, разлук, расставаний, которыми были так переполнены судьбы моих соотечественников в трагичном для России ХХ веке….

“Блажен, кто плывет реками на теплоходе, видит берега, лес, прибрежные деревушки, пристани…Ветер в окнах свистит, музыка играет”, — писал Астафьев в одной из публицистических статей.

М.С. Литвяков (на фото слева) в Овсянке, на 75-летии В.П. Астафьева. Справа от Виктора Петровича - Н.Я. Артамонова, в то время - научный сотрудник Библиотеки-музея

Радость плыть по Енисею, видеть картины дивной сибирской природы мы ощутили в полной мере. Погода менялась несколько раз на день: то светило солнце, то сгущались тучи, хлестал дождь, потом вставала радуга. По утрам берега и реку окутывал туман, на закате горело небо, и вода в Енисее казалась сиреневой. Наша съемочная группа: я с женой, кинооператор Вадим Донец и инженер Михаил Вишняков – мы разместились в каютах средней палубы. Виктор Петрович и Андрей поселились наверху, и, по молчаливому соглашению с врачом Ольгой Денисовой, вход туда для нас, а точнее, для нашей камеры, был закрыт.

Однако нам удалось снять несколько хороших кадров, и не переступая порога каюты: вечером в освещенном окне Виктор Петрович читал газеты, пил чай, сидел, задумавшись, подперев щеку рукой. В стекле второй экспозицией отражалась река, и казалось, будто волны Енисея (а, может быть, волны самой жизни) текут сквозь Астафьева.

Лишь однажды, уже на обратном пути мы договорились с Виктором Петровичем о съемке в каюте. Получился долгий замечательный разговор о самых разных предметах: о том, как возник замысел “Царь-рыбы”, о брате Володе, который послужил прообразом Акима, о современной молодежи, о творческих планах писателя.

Если позволяла погода, Астафьев много времени проводил на открытой палубе и был всегда доступен.

Едва отплыли от Красноярска, Виктор Петрович поручил мне отправить поздравительную телеграмму: 22-е августа день рождения Марии Семеновны.

54 года они вместе, более полувека – после первой встречи весной 1945 года… В Овсянке за пару дней до поездки в Игарку я снял их рассказ об этой памятной обоим встрече. Они сидели в саду за деревянным столом, врытым в землю. Рябина и калина, посаженные Астафьевым 20 лет назад, разрослись и образовали пышную зеленую раму вокруг двойного портрета писателя и его жены… Вот эта история.

…После третьего ранения солдата отправили в нестроевую часть на Украину. Однажды вечером, возвращаясь в казарму, он столкнулся у плетня с маленькой девушкой, добровольно ушедшей на фронт (ее часть стояла рядом). Парню очень не хотелось шагнуть с тропинки в черноземную хлябь. Да и девушка понравилась. Молодой солдат говорил о себе: “Я библиотечный”. Девушка – такое совпадение – только что получила из родного уральского города посылку с книгами. “Никто как Бог”, — заключил Виктор Петрович. За первой встречей последовали другие.

“Идут девки строем, все как девки, а последняя маленькая чешет – пятками наперед сапоги. Ну, 39-й размер, а у нее 33-й, дак! Она туда навьет, а все равно большие, а, главное, влево все время держит. Завернет, потом опять догоняет. Я ребятам говорю: “Во малахольная бабенка идет, моя баба будет. Га-га – солдаты. Ну, вот, все-таки накаркал себе на голову.”

“Урочливый оказался,” — пояснила Мария Семеновна. И тут же попросила: “Витя, срежь мне три цветка подсолнухов, я в вазу на стол поставлю”… Надо было видеть, как изменилось лицо Астафьева. Из смеющегося, добродушного вмиг стало недовольным, так не хотелось ему обрывать огородную красу: “Мань, дак они не поспели”. И тут же вновь лукаво улыбнулся: дело-то было накануне дня рождения Марии Семеновны, деваться некуда: “Ну я, это, срежу, вот тебе и подарок будет!”

Я усадил Марию Семеновну и Виктора Петровича на скамейку возле избы и сделал несколько фотоснимков. В Красноярске сразу же напечатал фотографии. Самую удачную поместил в рамку и подарил имениннице. Остальные тоже, впрочем, оставил ей; фотографии скоро разошлись по друзьям и знакомым. Так что пришлось мне через некоторое время заказывать дополнительные отпечатки. Фотография и в самом деле удалась и, может быть, оказалась последней, на которой Виктор Петрович и Мария Семеновна были рядом, улыбались, а желтые цветы подсолнухов горели, как свечи.

В первые же часы нашего путешествия по Енисею я почувствовал, что Астафьеву нужно высказаться. Любимая река, притоки, где Виктору Петровичу случалось рыбачить, тайга, в которой бродил с ружьем, прибрежные деревни, где осела его родня – все пробуждало воспоминания. Никогда раньше я не ощущал такого доверия, такой близости к писателю. Конечно, временами Астафьеву хотелось остаться наедине со своими размышлениями. Тогда он ворчал: “Вот скажу Ольге, она вас всех за борт повыбрасывает, одну Ирину оставим”.

Ольга Денисова несла свою бессменную вахту возле Астафьева, по утрам мерила давление, назначала лекарства, не позволяла стоять, а тем более говорить на ветру. К нашей съемочной группе относилась сурово, но до серьезного конфликта дошло лишь один раз. Впрочем, мы не обижались. Опытный врач, к тому же, долго наблюдавший Астафьева, она одна знала, каково состояние его здоровья, и в любую минуту была готова помочь.

Порой мне казалось, что Виктор Петрович считает это путешествие по Енисею последним, отсюда такая искренняя, исповедальная интонация его рассказов. Произнес ведь в камеру слова, от которых защемило в груди: “Моя, так сказать, рабочая путина кончилась. Как-то вот люди работают до самой смерти, а у меня ощущение такое, что я много исчерпал. А то, что не осилил в замыслах, мне не осилить: не хватит сил, сердца не хватит…”.

Виктор Петрович радовался тому, что берега Енисея, прежде всегда заваленные мертвым лесом, на этот раз оказались чистыми. Может, и в самом деле научились беречь тайгу? Нет. С болью, с обидой, с тревогой говорил он об отношении человека к природе, об угрозе экологической катастрофы: “Если черемуха по пять лет не рожает, таким образом оберегая себя… Черемуху спиливают. Кедр пилят, бульдозерами бьют, вибраторами. Вот уже перестало дерево рожать: раз в пять лет. Нынче как раз кедровой шишки очень много. Стоном стоять будет кедровый лес…”

<...>

В поселке Ярцево (под названием Чушь он описан в “Царь-рыбе”) мы решили пройти по улицам с камерой и в блицинтервью выяснить, как читают здесь книги Астафьева. То же самое проделали позже в Ворогово. Конечно, это не социологическое исследование, и прийти к каким-либо окончательным выводам на основании съемок невозможно. Зато поводов для размышлений сколько угодно. И дополнительных красок к портрету писателя тоже. Мы словно бы черпнули из гущи народной жизни, сколь могли, сколь успели. Забавная сцена разыгралась в Ярцево. По улице шел, приобняв смазливую девчонку, парень. Мы их остановили и спросили, знают ли про Астафьева. “А это мой дядя,” — выпалил парень. Я опешил: так не бывает, не может быть: “Правда?” “Правда!” Парень оказался внучатым племянником Виктора Петровича. В Ярцево жил и умер его сводный брат Николай.

<...>

Вторые сутки мы в пути. К вечеру миновали Осиновские пороги. Виктор Петрович вспоминает, сколько страху натерпелся здесь, когда вместе с отцом и мачехой аж в 1935-ом году впервые плыл в Игарку: “Этому дураку-то что? (Про наш теплоход). Тут есть чем управлять. А тогда пароходы были колесными. Он, бывало, бьет по воде колесами изо всех сил, а его так и тянет на скалы, особенно, когда коренная вода. Хорошо тянет! Того и гляди потонешь…”

Заговорили о “Краже” — первой большой повести Астафьева, автобиографической, об игаркинском детском доме. Виктор Петрович сидит на палубе, смотрит куда-то вдаль, улыбается. “Чему улыбаетесь? Что вспомнилось?” “Да так, вспомнилась одна училка…”

Однажды в Овсянку к Виктору Петровичу пожаловала в гости бодрая старушка. Назвалась его учительницей из Игарки. Он не без труда признал в ней ретивую комсомолку, которая проработала в детдоме без году неделю. Детдомовская ребятня невзлюбила эту не слишком умную, но и недобрую “воспиталку” так, что та вынуждена была уйти на административную работу. Запомнилась, в основном, благодаря тем шалостям, которые устраивали детдомовцы на ее уроках. И вот прибыла в Овсянку в ореоле учительницы знаменитого писателя…

А другая воспитательница – Анна Ивановна, – ей довелось оббирать вшей и обмывать беспризорника Витю Астафьева, — та лишь однажды прислала фотографию в конверте без обратного адреса: “Помните ли Вы, Виктор Петрович, ту, что принимала Вас в детский дом?..” Он помнил ее, всю жизнь помнил, так же как и других любимых педагогов – Игнатия Рождественского, Василия Соколова.

Чем ближе к Игарке, тем заметнее волнение Виктора Петровича. Наутро мы идем завтракать и видим Астафьева, уже одетого, в костюме и при галстуке. Он стоит в коридоре у окна, всматривается в линию берега, что-то показывает Ольге. Побежали за камерой, на ходу безо всякой подготовки сняли один из самых сильных синхронов – рассказ об отце Петре Павловиче. На этих берегах стояла избушка, в которой зимогорило семейство Астафьевых. Отношения Вити с мачехой не сложились. Отец пил и надолго пропадал из дома. Здесь подростком Астафьев пережил недетские обиды и лишения. Здесь едва не утонул в бурю, когда переплавлялся на лодке через Енисей…

В выражении лица Виктора Петровича, в интонациях голоса – не изжитая до конца боль…

Врач пытается увести Виктора Петровича, прервать съемку. Она возмущена: по ее мнению, на экран нельзя выносить столь откровенную исповедь. Разве она не знает, что Астафьев уже писал об отце в “Последнем поклоне” и “Царь-рыбе”, и, если вновь говорит сейчас, значит, ощущает в этом глубокую потребность…

После завтрака Виктор Петрович уже не уходит в каюту. Благо, погода разгулялась: рассеялся туман, искрится вода, небо промыто до синевы. Он смотрит на приближающийся берег, на Игарку, ревниво отмечает вслух перемены: пусто на протоке, где всегда был шум-гам, визг ребятни, сновали лодки, кто-то за кем-то гнался… Пусто на рейде, где стояли десятки кораблей, в порту – всего один лесовоз…Город, который был знаменит во всем мире, как символ успешного покорения Арктики, явно переживает не лучшие времена…

Четыре дня в Игарке насыщены до предела: посещение музея, беседа в библиотеке, открытие памятной доски первооткрывателю Игаркинской протоки капитану Очередько, а еще надо повидаться с родными, разыскать бывший детский дом, съездить на рыбалку…

Мы много снимаем: город, порт, паромную переправу. Едва не прозевали момент, когда Виктор Петрович в сопровождении директора музея Марии Мишечкиной и других поехал к старому детскому дому за Медвежьим логом. К счастью, водитель нашей машины быстро сообразил, где следует искать беглеца. Догнали. Увидели: сидят все вокруг Виктора Петровича на бревнах возле старого барачного типа здания, спорят, вспоминают…Астафьев разогрет разговором, взволнован, минутами мне кажется, что он целиком погружен в прошлое, что он видит и слышит не окружающих, а голоса и лица далекого детства.

Рассказывает, какое потрясение для детдомовского мальчишки было увидеть в заметенной снегом Игарке фильм “Большой вальс” со знаменитой Милицей Кориус в главной роли: “Вошел в зал, где-то там прилепился и давай с половины фильма плакать. Плакал, плакал, так жалко мне всех стало: Игарку эту, и людей, и себя – всех жалко. И открытие – король, оказывается, добрый бывает, буржуи живут хорошо. Комендатуры никакой нет. Опилок никаких нету, вот как! А музыка какая играет! Много ошеломляющих открытий сразу. А самое главное – такая любовь! Вот это было счастье. Вот самый счастливый день — это я пережил здесь в 1939 году. Было мне пятнадцать лет”.

<...>

На следующий день намечалась поездка в рыбацкую избушку Володи Астафьева, сводного брата Виктора Петровича. Однако, Ольга Денисова запретила самому Виктору Петровичу это небольшое путешествие . Надо было плыть катером по Енисею, дул сильный ветер, поднялась волна, и нас хорошо покачало. Впрочем, в избушке и на рыбалке с Володей Виктор Петрович бывал не раз. Услышал от него немало таежных историй — и Акима в “Царь-рыбе” писал отчасти с младшего брата. Отзывался о нем с уважением: “Труженик парень. Он один управляется в лодке: ставит аханы, сети, поднимает, якорится. Один делает работу, хотя бы в бурю ту же лодку вытащить, мотор утащить тяжело одному. Напарников настоящих найти не может. “Ленивые”, — говорит. А там лениться нельзя. Вставать рано надо. В этой избушке и зимой живет, в городе больше двух дней выдержать не может.”

Владимир Астафьев (на фото слева) - сводный брат В.П. Астафьева, прототип образа Акима, героя "Царь-рыбы". Справа - Андрей, сын Виктора Петровича

Нам было любопытно познакомиться поближе с человеком, для которого и маленькая пустынная (на мой взгляд жителя мегаполиса) Игарка тесна, и который предпочитает тайгу, реку, свободу и одиночество каким-никаким удобствам своей городской квартиры. Наша камера явно смущала Володю, он был немногословен (а по свидетельству Астафьева, блестящий рассказчик: “Я, бывало, под стол от смеха лазал, слушая Володю”, — говорил нам Виктор Петрович). Зато избу сняли во всех деталях: быт рыбака, таежника всегда любопытен зрителю. В Игарку возвращались вместе, моторка Володи была привязана к катеру, и всю дорогу он оглядывался назад: не опрокинула бы ее, не потопила крутая енисейская волна. Нельзя мужику без лодки, на Севере рыбалка – источник существования. Мы долго не выключали камеру, держа в кадре крупный план его лица, озабоченного и напряженного, одновременно похожего и не похожего на лицо старшего брата.

<...>

Куда бы ни приезжал писатель, встреча в библиотеке для него дело святое, хотя давно привычное и, наверное, не сулящее ничего особенно интересного. На этот раз Астафьев приятно удивлен: его приглашают в новое, недавно отстроенное помещение. В прошлый его приезд библиотека помещалась в бараке. Отвечая на вопросы собравшихся, Виктор Петрович поворачивает разговор к теме, которая, видимо, волнует его самого – о женской поэзии в современной литературе, о положении женщины в нашем обществе: “Очень хорошая поэзия современная, особенно женская. Я просто зачитываюсь. Видимо, все-таки трагичность времени больше всего ощущает женщина русская. Тем более у нас мужички оказались того-с! На бабу все перевалили. Раньше, когда строились в Сибири, двое тащили дерево: мужик всегда становился под комель, а баба – под вершину. Сейчас так и норовят бабу под комель поставить. И власти так приучились, и государство приучилось, чтоб баба под комлем была…”

В последний день мы полетели на рыбалку на Хетское озеро. Вроде бы и недалеко от Игарки, всего двадцать километров, но преодолеть это расстояние можно лишь по воздуху. Под нами тундра – болота, озерца… Кое-где на них стаи готовящихся к отлету птиц – гуси, лебеди.

<...>

Путь от Игарки до Красноярска на теплоходе “Ипполитов-Иванов” занял пять дней – мы шли против течения. Изменилась тайга по берегам Енисея: стали желтеть березы, покраснели листья черемухи.

Виктор Петрович много времени проводил на верхней палубе, в ненастье сидел в капитанской рубке по-домашнему в тапочках на босу ногу. Он уже тяготился съемками и однажды сказал прямо в камеру, но без раздражения, почти с улыбкой: “Детдом рождает чувство зажатости, и отсюда постоянное, пожизненное желание никому не надоедать, никуда не лезть… Я все время искал уединения летом в Овсянке, здесь, на теплоходе. Сложить одну вещь, в башке она у меня должна вначале сложиться… Ну не дали вы мне домыслить…Я давно не писал ничего, давно не сочинял. Это очень трудно всегда – входить снова в работу. Происходит перелом болезненный. Работа тяжелая, организм сопротивляется, не хочет, ленится, его надо переламывать, заставить работать…"

Михаил Литвяков (на фото слева) и Олег Табаков в Овсянке у В.П. Астафьева