«В любую минуту она готова была запеть». Воспоминания об Анне Константиновне Потылицыной

08 марта 2022

На фото в центре - Анна Константиновна Потылицына. Здесь и далее использованы фотографии из фондов Библиотеки-музея В.П. Астафьева. Их использование без разрешения правообладателя не допускается

Воспоминания об Анне Константиновне Потылицыной, которые мы публикуем, написаны в 2010 году Антониной Федоровной Пантелеевой, кандидатом филологических наук, преподавателем Сибирского федерального университета. Начиная с середины 1980-х годов Антонина Федоровна руководила студенческой фольклорной практикой, проходившей в том числе и в Овсянке. Результатом многолетних экспедиций стал сборник «У астафьевских родников. Фольклор Овсянки и Усть-Маны», изданный в 2003 году. В сборник вошло 600 произведений народно-поэтического творчества, записанного от 73 исполнителей. В их числе - и Анна Константиновна Потылицына. 

Много лет Анну Константиновну и Антонину Федоровну связывала близкая дружба. Ей и посвящены воспоминания А.Ф. Пантелеевой.

Материал публикуется с сокращениями.


***

Никогда не умела я понять, тем более объяснить, отчего «Последний поклон» мне кажется книгой, насквозь пронизанной-просвеченной-прогретой солнечными лучами. Как это возникло, откуда берется у меня это чувство: ведь только сунься в текст и сразу же наткнешься на какую-нибудь надсаду: «Мужики – дедушка, Кольча-младший и я – слушали бабушку и понимали, что с нею не пропадем, лишь бы не сдала она, не свалилась». И таких надсадных ситуаций полным-полно, но всегда находился лучик надежды: «Ничего, мужики, ничего. До весны доживем, а там…»

А «там» – было и было горького до слез, но держались – выстаивали-выдюживали преданностью и истинно христианской любовью друг ко другу, всегда отыскивающей какую ни на есть отдушину в любых обстоятельствах.

Возможно, это вот солнечное восприятие усиливается длительным знакомством и общением со многими, так сказать, героями «Последнего поклона», которых застала в живых, обласкана теткой Августой, особенно за студентов филологического факультета КГУ, особенно юношей, которые во время фольклорной практики чисто выпалывали ее огород в благодарность за ее песни и рассказы. Смеялась вдоволь над остроумными речами тетки Апрони, диалоги с нею запечатлены и Виктором Петровичем. Алеша, который казался мне святым из-за его потрясающего трудолюбия и всегдашней его веселости издали тянул ко мне навстречу обе руки с поднятыми большими пальцами и раскрывал свои объятия. Капу я облапливаю сама, потому что ее нельзя не любить, не говоря уж о Гале с ее всегдашней сестринской заботой.

Встречалась в тексте «Последнего поклона» и Анна Константиновна, увидев которую впервые, я была поражена большим сходством с Виктором Петровичем. С годами это сходство усиливалось, только лицо ее неуловимо напоминало еще и преподобного Серафима Саровского, одного из самых почитаемых ею святых. Это сходство замечала не я одна: по моему описанию без посторонней помощи нашла ее в толпе приехавшая на «Литературные встречи» Надежда Тихоновна Добровольская, учительница Новокамалинской школы Рыбинского района.

Анна Константиновна на фото справа

Очень много Анна Константиновна помогала успешному течению фольклорной практики студентов КГУ, которой я руководила. На мое сетование, что народ отнекивается, трудно раскрывается, она отозвалась очень живо: взяла меня за руку и предложила пройтись по улице. И вот: одну она обнимет-поцелует, другой пригрозит, что любить ее не станет, если она не будет помогать, третью начнет увещевать: «Думашь, легко Антонине со студентами-то управляться? А вот твоим бы детям так отказывали бы, а с них ведь спросится, их работа оцениватся! Да и что Овсянку-то срамить, что мы песен не знам, не певали?» С каждым встречным свой разговор, но со всеми – с любовью.

Вот главное ее «оружие» – любовь. Смысл и двигатель ее дней всегда и во всем.

***

Николай Ильич, Кольча-младший, тогда уж был серьезно болен, но меня встречал так же приветливо, как и она: усаживал пить чай, принимался мне пересказывать какую-нибудь книгу, однажды особенно подробно передал роман А. Черкасова « Конь рыжий», да так талантливо (вероятно, это у них в роду, ибо и не очень разговорчивые их дети, Галина и Юрий, если уж прервут свое молчание, то заслушаешься), что я затихала и внимала, пока Анна Константиновна не вмешалась: «Ты, Коленька, соображашь, кому это расказывашь? Она студентов учит!»

Н.И. Потылицын

Я совершенно искренне заступалась, просила продолжать рассказывать, мне действительно интересно было его слушать.

Анна Константиновна просила приходить к ним с утра пораньше (вместе со студентами ночевала я в поселке Молодежный, а во второй половине нашего пристанища жили молодые строители-грузины): «Приходи пораньше, а то он еще затемно начинат спрашивать, пришла ли Тоня. И днем почаще к нам заходи».

Тут была некоторая «хитрость»: Анну Константиновну огорчало, что все труднее было уговорить мужа поесть, а со мной он подолгу гостеприимства поднимался и усаживался лишний раз попить чайку, ибо одна я чаевничать отказывалась, Анна же Константиновна могла со спокойной душой отлучиться по разным бытовым надобностям: не одного оставляет. Она передала мне его последние слова привета: узнав, что я уехала навестить родных, больную маму, Николай Ильич сказал: «Если бы Тоня была здесь, она вылечила бы меня». Мы с Анной Константиновной так истолковали его слова: болел он довольно долго, все повседневные заботы лежали на Анне Константиновне. Дети не рядом, в городе, работают, приезжают в выходные, а я посижу с ним за чайком, да попрошу что-нибудь рассказать, принесу свежую ягодку с огорода, и такая вот малость больному была отрадой.

Само собой разумеется, что поминаю его в своих молитвах, как и всех родных, о которых рассказывала Анна Константиновна: особенно часто о своем отце, сыночке Петеньке, который прожил на свете всего пять годочков, о любимом брате Александре, водила меня на могилки.

***

Я еще застала довольно богатые количеством родни и голосами овсянские застолья. Не были мне в диковинку сибирские песни, сама росла в деревне Покрово-Тугач Ирбейского района Успенского сельсовета Красноярского края, но то ли стала старше, то ли уже редко доводилось слышать такую мощь, но в первом моем в Овсянке застолье случилось вот что: меня, как одну из гостей усадили в центре, я была в веселом, счастливом расположении духа и не пришло в голову запастись лишним носовым платком. Впрочем, немного проку было бы от него, тут понадобилось бы целое полотенце. Внезапно я ощутила, что не только щеки, но все лицо, шея, грудь были залиты ручьями. Казалось мне, что слезы текут по лицу даже в обратном направлении, ко лбу. Растерянно я стала выбираться из-за стола, постеснявшись, не догадавшись попросить какую-нибудь тряпицу. Кто заметил мои слезы, начали спрашивать, в чем тут дело; Анна Константиновна быстро нашла какое-то убедительное объяснение, и все успокоились, тем более что я очень скоро вернулась в застолье и включилась в хор…

И душа моя плакала, до конца еще тогда не понимая причину. Анна же Константиновна в любую минуту готова была запеть.

Во дворе Потылицыных

***

После кончины Николая Ильича она сильно загрустила. Поскольку моя мама умерла вскоре после его ухода, то я, что называется, зачастила в Овсянку. Анна Константиновна просила меня не говорить ее детям и внукам, как сильно она скорбит. Возьмет, бывало, горсточку земли на огороде, рассматривает ее и говорит: «Все-все меня отседа выживат с этого света. Смотри, в земле какие-то червячки, коих я никогда не видывала, капусту вон кака-то холера ест. Все-все выживат меня с этого света….»

Станет вспоминать, как они, бывало, сядут на скамеечке в огороде, начнут ворошить все дорогое-пережитое, «забумчат» свою любимую песню «Однажды в комнате уютной…» Уж в самые последние дни своей жизни Николай Ильич посокрушался о том, как мало он говорил ей о своей любви слов: «А ведь я тебя сильно любил». Можно подумать, что Виктор Петрович «списал» такое объяснение в любви отсюда в рассказе своем «Ясным ли днем», да рассказ-то написан намного раньше. Никогда не могла обойтись без слез, сколько бы ни читала его.

– Ну да, конечно, себя-то жальче всего, чего доброго можно еще научиться брюзжать, ворчать, возненавидеть в тоске весь белый свет, всю свою доброту забыть-погубить. Не-ет, я все же Гале скажу, а при случае и Юре. Может, Галя не любит вас?

– Еще не лучше!!! (Когда Анна Константиновна чему-нибудь удивлялась или если что ее возмущало, она произносила это свое «еще не лучше»). «На эту Галю никакой управы нет! Себе ничего не сошьет, дома ходит, как не знай кто, а мне то сошьет платье, то халатик, то блузку, то пальто купит, то плащ. Ну куда мне тут наряжаться? И хоть говори, хоть не говори, не слушатся, все для меня старатся».

– Так, может, Юра старается вас сжить со свету? – задираюсь я.

–  Ну что ты, Юранька меня жалет и понимат.

Юрий Николаевич и Галина Николаевна - дети Анны Константиновны. Овсянка, 2002 год

Как только она возвращалась к грустным мыслям, я напоминала ей о любви, о любящих ее детях, внуках, правнуках, вспоминала о любимых ею людях. Она расцветала на глазах, ибо любила людей, не переставала удивляться и Бога благодарить за свое окружение. Души не чаяла в сотрудницах библиотеки: «Анна Епиксимовна така спокойна, рассудительна, добра; Надежда Яновна все старатся что-то сделать по дому. Скажешь ей, что ничего не надо, что все в порядке, она оглядится и что-нибудь да найдет и сделат. А как Валентина Георгиевна придет – нахохочешься с ей, обязательно развеселит, будто у самой и горя не бывало. И муж у ей такой славнай. Зовут, приглашатют меня всегда и на все, что быват в библиотеке».

Я и сама участвовала в юбилеях Анны Константиновны, которые с великой любовью и вкусом устраивали для нее в библиотеке, спаси, Господи, этих добрых людей!

Да, еще об Ольге Ильиничне Захаровой: «Ты только погляди, кака мастерица, как красиво она все устраиват».

– То-то же! Она-то красиво устраиват, а как вы, Анна Константиновна, чучела полюбили ли? Я так и не могу войти туда, в бабушкин дом, душа содрогается от безвкусицы!

Анна Константиновна моя не спросила, о чем это я, тут же сказала: «Ох дал бы им Вихтор за них! Послушали бы они его слов, кое-каких его словечек да выбросил бы их, чучела-то вон!

Наверное, Анна Константиновна ценила еще многих сотрудников библиотеки, но в общении со мной, вероятно, называла она тех, с кем чаще всего общалась, говорила: все они там хороши, добры. Значит, это и Лариса Николаевна Крашенинина, и Ирина Петровна Владимирова, давно там работающая, и Вера Владимировна Дегтярева, которая, написав диссертацию, не оставляет библиотеки. Верится, что библиотека имени Астафьева всегда будет держаться любовью по молитвам Виктора Петровича и Анны Константиновны.

Май 2004 года. А.Е. Козынцева - первый директор Астафьевской библиотеки - с А.К. Потылицыной

***

До последних дней помнила всех, просила приезжать, прибавляя, что уже немогутна, и может быть, скоро уж уйдет к Коленьке, тятеньке, Витеньке…

А в тот памятный декабрьский день мы с ней нажарили картошки, приготовили салатики и разную деревенскую снедь и только накрыли на стол – калитка хлопнула и вскоре на пороге Виктор Петрович, громко радующийся: «Ух, как у вас тут тепло! Видел, видел, как вы пометелили, Анна-то шибче Антонины скакала!»

– Садись давай! Небось сам не хуже нас летел, – смеялась Анна Константиновна.

Славненько так мы подкрепились, и когда читали благодарственные молитвы, я еще запела «Царице…». Анна Константиновна вступила сразу.

Виктор Петрович, отметив, как здорово у нас получается, попросил повторить, потом еще. В третий раз уж и он подтягивал.

***

Помнится мне и совсем иного плана картинка. Июльским днем мы с Анной Константиновной пили поздний утренний чай, и она вздохнула о старости. Я со смехом сказала, что от старости у нас на столе есть замечательное средство. Анна Константиновна удивленно подняла бровки, а я, схватив крупную клубничку, быстро-быстро намазала свое лицо и, не дав опомниться, то же самое сделала и с ее лицом. Она спросила:

 – И я така красна?

– А то как же! Еще краснее!

Тут в дверь легонько постучали и вошел ее племянник Леня. Анна Константиновна всполошилась: «Ой, Леня, ты уж, пожалуйста, не говори никому, тетка-то твоя самашедча, умок-то потеряла на старости лет! Это Антонина, не спросясь, меня так разукрасила!»

 – Ну конечно! – сказала я со смехом, – это Анна Константиновна меня научила!

И все трое мы превесело смеялись, особенно при еще одной просьбе Анны Константиновны «никомушеньки» об этом не говорить.

– Садись, Леня, чай пить, салатик попробуй, Антонина готовила, не знай от чего и помрешь, столь всего она туда пихат, правда, мы уж ели его и, как видишь, живы.

***

Иногда летом, прикатив в Овсянку ранним утром, я не заходила в дом, а шла в огород и садилась на грядку прополоть сколько успею. Успевала же немного, ибо Анна Константиновна не грешила многоспанием. Вскоре раздавалось: «Ах тошно мне! Гостенька на грядке! Да как же Тишка тебя пропустил, не подал голоса?!»

Тишка – это собака, целую повесть написать – до чего умна. Скажу только, что запросто можно было определить, в каком углу Овсянки искать Анну Константиновну, если не застанешь ее дома. Тишка везде и всюду неотступно следовал за ней.

Запирать его было бесполезно, любые преграды преодолеет и отыщет любимую хозяйку, радуясь при этом так, что ругать было просто некрасиво.

С ним бесчисленные разговоры вел и Виктор Петрович, до чего осмысленные очи в ответ смотрели. Прямо-таки личность!

Однажды на летней кухне Потылицыных собрались особенно голосистые песнопевицы, чтобы для студентов спеть старинные песни. Особенно сильные голоса были у Анны Константиновны, ее двоюродной сестры Елизаветы и Анны Павловны Юшковой. Студенты прилежно записывали их на магнитофон. Вдруг в форточку просунулась довольно крупная голова Тишки и подала голос. Очень даже выразительно подпел!

Можно представить, какое тут поднялось веселье! Как ни настраивались потом, записывать больше не могли в этот день: кто-нибудь да не удержится – прыснет.

А.К. Потылицына и А.Ф. Пантелеева в Астафьевской библиотеке. День памяти Виктора Петровича, 2002 год 

***

Возможность побывать в церкви была для нее величайшей радостью. Поскольку в Овсянке церкви не было, она вместе со мной выбиралась в Никольскую кладбищенскую церковь, знаменитую еще и тем, что в годы войны в ней служил архиепископ Лука Войне-Ясенецкий, хирург, автор трудов по гнойной хирургии, позже автор духовных книг «Дух, душа, тело», «Я полюбил страдания» – не только потому, что я прихожанка этого храма, но именно на том кладбище похоронен особенно ею любимый брат Александр.

Однажды мы с Анной Константиновной пережили там нечто мистическое. Было чудесное воскресное утро, мы вышли пораньше, ибо она опасалась, что нескоро сама сумеет отыскать эту могилу. Войдя в кладбищенскую ограду, мы помолились и свернули, было влево. С минуту шли и вдруг услышали сильный, чистый мужской голос: «Идите правее, правее». Мы замерли на месте, а голос повторил: «Идите правее!».

Перекрестились мы, и я сказала: «Посмотрите, Анна Константиновна, какая роса, давайте на могилку пойдем уже после службы». Она молча кивнула, и мы отправились в церковь. В церкви она всегда буквально распластывалась перед аналоем, благодарила Господа за счастье, возможность помолиться там.

Ночевала она в такие дни у меня, умоляя внука, живущего неподалеку, не обижаться, потому что нам надо было готовиться к исповеди и причастию. Сережа относился с пониманием, и если на другой день он был свободен, то приезжал к концу службы на машине и вез свою любимую бабушку домой, случалось, что и в Овсянку.

А что же было в тот день, когда мы слышали голос? После службы мы недолго искали могилу Александра, она действительно была несколько правее взятого нами направления. Мы часто вспоминали этот голос, вспоминать было приятно, такой чистый и сильный. Кто знает, к кому он был обращен, кому путь указывал, кто в окрестностях церкви что искал, но забыть это невозможно.

Радости Анны Константиновны не было границ, когда появилась часовенка в Овсянке. Молодого священника, о. Александра, она называла «мой батюшка». И он отвечал ей любовью: соборовал, причащал дома, когда она уже не могла стоять на молитве в церкви. Причащал и тогда, когда она перестала видеть. Племянница Наталья, дочь Александра, врач, настаивала на операции, но Анна Константиновна не решалась, а скорее всего приняла эту беду как Божью волю, молилась, но все же ее иногда настигало уныние и утешить ее можно было скорее всего чтением Евангелия, молитв. Ей очень нравилось чтение дочери, говорила мне: «Галя красиво молитвы мне читат, только вечером, потому что днем работат». В последнее время она стала плоховато слышать, и тогда я садилась с ней рядом и прямо в ухо читала псалмы и молитвы. На прощанье говорила ей, чтобы она сохраняла подобие Ангела, ибо сходство с ним она обретает, когда молится. Она говорила: «Ты у Гали спроси, что за ангел быват, когда заблажу, когда нападет на меня дурь, всем тогда тошно».

Такое случалось, когда ей казалось, что слишком долго она одна. Начну говорить ей, что одиночество не мешает молиться, она соглашалась, но говорила: «Если б видеть свет, не так было бы трудно оставаться одной. Видать, я Бога прогневила…»

***

Гостеприимство в этой семье беспримерное, и стержнем его всегда была Анна Константиновна. Ее шаньги, калачи, булки, пироги, блины и прочие вкусности, мастерски выпеченные отведали и писатели, и журналисты, и артисты, и киношники, и кого только не поили чаем в этом доме! Вологодский поэт Александр Романов даже воспел в стихах это гостеприимство в стихотворении «В Овсянке»:

В Овсянке, в доме тети Нюры

Такие шаньги на столе,

 Что не сдержать натуры-дуры–

Опять сидим навеселе.

Гости во дворе Потылицыных

С ее пирогами связано немало воистину славных событий, особенно вот это.

Приехала я в Овсянку аккурат к обеду. Да какому!

Пироги удались на славу! Ела я да нахваливала. После обеда Анна Константиновна наладила гостинец: большую миску с пирогами поставила в пакет и сказала: «Пойдем к Вихтору, гостя его порадуем, Валентина Курбатова. Сам-то он ругатца, знашь, де, что не могу отказаться от твоих пирогов, вон каку пузу наел и не надо мне их показывать!» Я пыталась отнекаться, но Анна Константиновна спросила: «Ты что, така горда или стесняшься? Стесняться нечего, мы несем пироги, свеженьки да румяны!»

И мы явились, застав во дворе Валентина Яковлевича в фартуке, громко сетующего, что то и дело Виктор Петрович заставляет его чистить картошку, мыть посуду, прибираться да еще и не угодишь ему! Виктор Петрович в ответ сочинял всякие небылицы о том, какие неудобства причиняет ему этот постоялец. Искрометные эти сценки – оба непередаваемо артистичны! – довели нас с Анной Константиновной до коликов, да и все вволю нахохотались.

Виктор Петрович усадил всех за стол, Анне Константиновне он так обрадовался, будто давно ее не видел. Она потом говорила: «Вот всегда он эдак радуется при встрече. Мы с им с детства понимали друг друга». Когда я ему рассказала, как она радуется этому, он заметил: «Какая, однако, красивая старуха из Анны получилась!»

Я, конечно, передала это Анне Константиновне, она засмеялась и сказала: «В детстве мы с им пели, а теперь гулям по вечерам. Как устанет от своих книг и писанины, так идет меня звать на прогулку. Беру свой батажок и ходим, часто молчим, я стараюсь не забивать ему голову, пущай отдыхат. А то, быват, зачнем спорить, кому вперед помереть. Быват, скажет: «Вот помру, с кем будешь гулять?» Я зареву на него: «Ты думашь, что несешь? Ты думашь, что буровишь? Ты должон меня хоронить-то! Эдак вот накричу на него, он замолчит, а то скажет, что о часе смерти только Богу ведомо».

Часто-часто она вспоминала о том, как его утешала, когда с могилы дочери его, Ирины, унесли, срезав, часть ограды: «Не могу я тебе сказать, Тоня, какой он был расстроенный, прямо лицо почернело. Я уж ему: «Да Витя, да разве можно так? Кака железяка стоит такого расстройства, ты что?!» Чего уж только ему не говорила, как не убеждала, а он все вспоминал и вспоминал и не мог успокоиться. «Витя, ну скажи, когда ты успокоишься, почему ты аж так расстраивашься?» Он тогда и сказал, что ему страшно вот возьмут кого-то и похоронят рядом с Ириной, ему места не будет рядом с дочкой, уж вот во все плохо готов был поверить».

Вернемся, однако, к нашему визиту с пирогами, которым отдали должное, поприветствовав мастерицу и встречу коньячком. Как-то очень ловко в наших разговорах подстерегла Анна Константиновна момент и неведомо когда будто испарилась. Не сразу и хватились, только когда собрались к Енисею, на бережок. Там мы уселись на толстенное бревно и стали петь. До изнеможения напелись. Дорвались! Лучше сказать, прорвались сквозь усталость, заботы, невзгоды, болезни и прочие несовершенства нашей забедованной, нередко трудновыносимой жизни.

Первым поднялся Виктор Петровия и предложил: «Ну вы, друзья, погуляйте, а я пойду отдохну. Да смотри, Антонина, чтобы Курбатов-то не утонул». Я вспомнила, как у нас в деревне одна женщина, вполовину высунувшись из окна, кричала своему непокорному отпрыску: «Ну погоди! Утонешь – домой лучше не приходи!» «Вот-вот», - сказал Виктор Петрович и ушел. Я побрела по берегу, а Валентин Яковлевич искупался, догнал меня, и я слушала его дивные рассказы, его дивную речь; после он проводил меня к Анне Константиновне, которая сразу же кинулась нас кормить, но он умчался на улицу Щетинкина.

А.К. Потылицына и В.Я. Курбатов в Овсянке. 2006 год

***

Люблю вспоминать рассказ ее, как пришла в дом мужа к свекрови Екатерине Петровне («генералу в юбке» по «Последнему поклону»), которая не хотела, чтобы сын ее оставил первую семью, где уж была дочь Люба. Я годы и годы не могла понять, что вот эта Люба падчерица, застала я их уже любящими друг друга; всегда Люба и вся ее семья были желанными гостями в доме Потылицыных. Однако, когда Николай Ильич только ввел в дом молодую жену, свекровь встретила ее не очень радушно, правда, спросила, как ее дома называли. Невестка сказала, что тятенька звал ее Анкой. Свекровь тоже стала называть так: Анка. Вскоре они должны были к какому-то празднику стряпать пироги, шаньги. Свекровь закомандовала, чтобы каждая заводила свою квашню, спросила: «Ты стряпать умеешь?»

Она умела, завела квашню, выпечка, слава Богу, получилась пышная, свекровь, хоть сдержанно, но похвалила, довольна осталась. В конечном счете она смирилась, ибо молодые были дружны, а как уж стали жить отдельно, так и вовсе ладили.

***

Была еще одна черта у Анны Константиновны: очень любила она дарить, и с такой любовью это делала, что отказаться было бы просто нехорошо. Живы у меня ее рученьками связанные прихваточки, чудная салфеточка, всего не упомнить: чайнички, чашечки и т. п.

Последнюю кружку дарила она мне, когда глазыньки ее уже не видели.

Сказала: «Открой сервант и найди там самую красивую кружку. Она сама черна, по ней цветы розовы и фиолетовы и листики зелены, я ее помню». Когда я нашла кружку, Анна Константиновна попросила меня ее подробно описать, осталась довольна моим описанием и сказала: «Я для тебя ее берегла и столько раз переживала, что опять забыла отдать, память-то уж дырява. Вот будешь из этой кружки, когда гостей нет, одна, пить чай и меня вспоминать».

Сама же от подарков отбивалась, говорила, что и так всеми задарена.

***

Много раз мы возвращались к этой теме, и Анна Константиновна рассказала, как от нее скрывали смерть Виктора Петровича, хотели, чтобы подольше о ней не знала.

Пришли Люба и Капа, дочь тетки Августы, их тоже нежно любил. Пришли и сидят, и сидят. Сначала Анна Константиновна радовалась, потом стала тревожиться: «Чего это вы домой так долго не идете? Дел у вас дома нет?» Они так бодренько ответили, что вот, дескать, управились и время у них есть.

«А мое сердце начинат все больше болеть, и, наконец, говорю имя: «Да что случилось-то, с кем? Что вы от меня скрываете!? Может, с Галей что? С Юрой? С кем, говорите! Тогда уж оне сказали, включили все, а то сидят, ничего не включают, чтобы я не слышала, что уж нет Вити. Что тут поделашь? Все под Богом ходим, знала уж, что сильно хворат».

7 декабря 2001 года

После отпевания и похорон Виктора Петровича большинство родных и близких уехали на поминки в Красноярск, в ресторан, а мы с Анной Константиновной остались в Овсянке на поминальной трапезе, устроенной в столовой ДОЗа. Несмотря на печаль, я все же запомнила, какая это была благородная трапеза. Шел уже Рождественский пост, и это было распорядителями учтено: все было приготовлено так, как и должно быть на православных поминках. К сожалению, не все соблюдают этот обычай, не все уже и способны это заметить, но мы с Анной Константиновной отметили это и молитвенно пожелали здоровья организаторам этой замечательной, достойной трапезы: все было благородно, благоговейно, красиво. Несмотря на большое число поминающих, все было чинно, не было никакой суеты, шума. Нас подвез домой какой-то юноша, кажется, вернувшийся из армии. Не успели мы раздеться, кто-то нам позвонил и сказал, чтобы включили ТВ. А с экрана смотрел на нас живой Виктор Петрович, и мы прожили счастливейший из вечеров, благодаря замечательному режиссеру-петербуржцу, верному другу Виктора Петровича Михаилу Сергеевичу Литвякову: слушали Виктора Петровича, смеялись с ним и печалились, и до конца дней этот вечер останется в числе отраднейших, так были мы тогда утешены. Мы с Анной Константиновной до самых последних ее дней не только постоянно вспоминали об этом, но молитвенно благодарили режиссера, создавшего такой замечательный фильм, и тех, кто способствовал, чтобы фильм был показан именно в этот вечер и этот час.

***

Упокоил ее Господь 9 сентября 2007 года, положил рядом с любимым Коленькой в день памяти множества святых мучеников и великомучеников, хоронили ее в день усекновения Главы Пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.

Похороны ее и поминки по всему напоминали пасхальные дни: погода была преотличная, народу великое множество – не только родные, друзья, но и просто любящие ее люди.

   

Тэги: Потылицыны, Астафьев, фольклор, песни, Последний поклон, Пантелеева, фольклор Овсянки.