30
ноября
2021
Эти размышления-воспоминания о Викторе Петровиче были созданы в 2011-м - в год, когда исполнилось 10 лет со дня его кончины. Автор статьи - писатель, поэт, журналист, публицист
Виталий Пырх. Письмо с текстом, который мы предлагаем сегодня вашему вниманию, было прислано на электронную почту библиотеки 7 июня 2011 года и адресовано первому ее директору -
Анне Епиксимовне Козынцевой. Судя по всему, статья писалась "по следам" писательского форума, состоявшегося в мае в Библиотеке-музее и посвященного памяти В.П. Астафьева.
Насколько мы можем судить (возможно, ошибочно, но иными данными мы не располагаем), в том виде, в каком статья поступила в Библиотеку-музей, она сегодня публикуется впервые. Несколько лет спустя, в самом начале 2014 года, материал Виталия Пырха с тем же названием -
"Вспоминая Астафьева" - был опубликован в журнале
"День и ночь". Но журнальная
версия статьи существенно отличается от той, которая находится в распоряжении библиотеки, - и по содержанию, и по объему.
Мы публикуем ее в том виде, в котором получили - без каких-либо изменений.
Материал проиллюстрирован фотографиями из фондов Астафьевской библиотеки.
***
Как ни крути и как ни рыскай по волнам исторической памяти, а Красноярск в минувшем веке дал миру только два великих имени – Василия Ивановича Сурикова и Виктора Петровича Астафьева. И с уходом из жизни последнего – а в ноябре этого года исполняется ровно десять лет со дня смерти писателя – снова превратился из российской литературной столицы в захудалую провинцию.
Примерно такими словами начал я свое выступление на журналистском форуме в зале Овсянкинской сельской библиотеки, носящей имя Астафьева, вложившего в ее обновление немало собственных сил и средств. А приехали мы туда в светлый солнечный день 1-го мая, когда у Виктора Петровича был день рождения.
По дороге из краевого центра, разумеется, заехали на уютное сельское кладбище, возложили цветы. До нас тут уже успели побывать и губернатор края, и министр культуры краевого правительства, и астафьевская могила утопала в цветах. Лежали они и на надгробье его дочери Ирины, похороненной рядом.
Я, наверное, лет семь уже не был здесь, и с удивлением крутил головой, констатируя тот факт, что население сельского кладбища растет, видимо, гораздо быстрее, чем сама Овсянка.
– Да что тут удивительного, – подошла ко мне работница сельской библиотеки. – Кладбище престижное, и хоронят на нем умерших не только в Овсянке, но и в Дивногорске. А, случается, везут даже из Красноярска.
Вот она тяга русского человека к великому имени и к соседству, подумал я, и, грешным делом, лишний раз пожурил себя за абсолютное безразличие к потустороннему миру. Какая, простите, разница, где лежать? И чем это сельский погост хуже того же Новодевичьего кладбища в Москве?
Как это прекрасно понимал сам Астафьев!
За многие годы своей работы в газетах я побывал в разных домах – и в богатых, и в не очень, но такого скромного уклада жизни, который вел Виктор Петрович, нигде больше не встречал. Стандартная квартира в Академгородке, забитая, пожалуй, только книгами, да ветхая избушка в Овсянке – плюнь и развалится. Вот и все его «недвижимое имущество». Ни машин, ни особняков…
Да так ли должен был жить русский писатель, лауреат всяческих литературных премий и Герой соцтруда, книги которого переводились на десятки языков и издавались на всех континентах? Когда любой мало-мальски удачливый писака тут же спешит обзавестись и престижными столичными квартирами, и зарубежными виллами?
Помню, вышел я как-то с какого-то мероприятия в БКЗ, и увидел на самом краю просторной площади одиноко стоящую пожилую пару – чету Астафьевых. Зябко ежась от налетавшего ночного ветра, они с надеждой вглядывались в проходящих. Но все спешили по своим делам, было уже поздно.
– Что, не на чем уехать домой? – с ходу поинтересовался я.
– Да вот, ждем с Марьей, может, и подберет кто, – отшутился писатель.
– Да я сейчас мигом…
Я тут же вызвал свою служебную машину – сам-то я ходил по городу только пешком – и вскоре Астафьевы уехали. А у меня и сейчас, когда пишу эти строки, легкая горечь во рту: что-то, видимо, действительно не так, в нашем русском королевстве…
Взять, например, тот же овсянкинский домик великого писателя: когда я в первый раз зашел в него и увидел на полу домотканые, ручной работы тряпичные половики, лежавшие когда-то у моей бабушки, то не удержался от невольного восклицания. Да что ж это такое выходит: моя безграмотная бабушка богаче
жила?
– Да что там половики, – прошептал мне на ухо сопровождавший меня
Александр Николаевич Кузнецов, бывший в то время еще руководителем Красноярского металлургического завода. – Приехали мы как-то в гости, идет дождь, а у него в доме крыша прохудилась, течет, как из ведра. На другой же день погнал сюда рабочих…
Что ж, крыша в доме пока нормальная, строили при советской власти хорошо… Но вот показывали недавно по телевизору испанскую виллу Цирюльникова, бывшего руководителя Красноярского коммунжилхоза, и снова пришла на память овсянкинская избенка. Да кто такой господин Цирюльников и кто – Виктор Петрович Астафьев?
Все-таки моя не умеющая читать и писать (по отцу) бабушка хотя бы родила 12 детей и поставила их всех на службу Отечеству, а каковы заслуги перед городом у бывшего руководителя коммунжилхоза? Ржавые трубы и прохудившиеся теплотрассы? Да мог ли мечтать начальник ЖЭКа при Советской власти о заморских владениях?
Я вспоминаю, какой прессинг был развернут вокруг моего имени лет двадцать назад: тогда в ряде красноярских газет началась настоящая травля великого нашего земляка. То упрекали Астафьева за то, что он пользуется услугами крайкомовского магазина ( стыдно сказать, но это были ежемесячно два кг вареной колбасы и 300 г сыра), то вдруг наше Законодательное Собрание наотмашь «зарубило» копеечную персональную прибавку к его пенсии ( кажется, три тысячи рублей в месяц), а я возьми и вступись за него. Да как, мол, можно? Где же ваша совесть?
Во-первых, я писал, он никакую прибавку лично не просил – это была инициатива совсем других людей (но кто ее сейчас получает из бюджета Красноярского края, вы знаете?).
А, во-вторых, даже в голодные двадцатые годы в нашей стране такие писатели, как Астафьев, получали от государства продовольственный паек. Причем – бесплатно.
Нет, не думаю, чтобы все это прибавляло Виктору Петровичу и здоровья, и сил… Но, когда мне приходилось изредка сталкиваться с ним, то я не чувствовал, чтобы он на кого-то обижался. Наверное, прощал своих обидчиков…
Но вернусь к тому самому журналистскому форуму, с которого я и начал свой рассказ. Когда его ведущий, депутат Законодательного Собрания Красноярского края
Сергей Ким, вдруг предложил аудитории, а в зале собралась чуть ли не вся пишущая, снимающая и записывающая братия краевого центра, поговорить об Астафьеве не о как писателе, а как о журналисте, я невольно припомнил одну его характерную особенность – умение слушать. А этот дар – сродни писательскому таланту.
И действительно Астафьев умел слушать, как никто другой. Словно не у него, а он сам все время брал у людей интервью. И так уводил разговор в нужное для него русло, что выговориться с ним было практически невозможно. Он то и дело вставлял «зацепки», подталкивал говорящего, и казалось бы, уже затухающий спор разгорался с новой силой. Попробуй остановиться!
Вот почему я больше всего сейчас жалею только об одном: о несбывшейся своей поездке «на пару с Астафьевым» в Красноярское Загорье. Могло это произойти за год-полтора до его ухода. Виктор Петрович вдруг неожиданно позвонил по телефону и предложил:
– Мы тут на днях с Марьей в «Загорье» собрались, на две недели. Вот и приезжай! Марья будет процедуры принимать, лечиться, а мы с тобою поговорим. До чего-нибудь да договоримся…
Но «договориться» не удалось: дочка на руках, собака… В общем, сорвалась поездка. Хотя мы и встретились еще раз с Виктором Петровичем основательно: в марте 2001 года, незадолго до его трагической болезни.
Но вот иду я на встречу со своими коллегами по центру города, и читаю названия красноярских улиц. Улица Ады Лебедевой, Перенсона, Дубровинского… Может, это и действительно были великие люди, я не знаю, но ведь кончилась уже эта эпоха, кончилась! Почему же тогда мы никак не можем вернуться к своим историческим корням, к здравому смыслу?
Почему в Красноярске до сих пор нет улицы Астафьева? Или улицы первого губернатора Енисейской губернии Александра Степанова? Зато есть улицы Карла Маркса, Робеспьера, Парижской коммуны, Диктатуры пролетариата… Улицы Сергея Лазо и Ладо Кецховели… Чем же они так прославили наш Красноярский край, что остались навечно в его истории?
Скажут: дорого сейчас, нужны деньги на все эти переименования и таблички. Да, не спорю, деньги нужны. Но разве будут эти расходы большими, чем сооружение заморских вилл господами цирюльниковыми?
И последнее. Лично для меня этот вопрос давно уже решен: да, велик Виктор Астафьев – и как писатель, и как человек. Жаль, что только не бывает пророка в нашем Отечестве! А потому я и завершу свою заметку тем, чем закончил выступление в Овсянке:
– Я не знаю, как отнесутся русские писатели к моему предложению, наверняка засмеют! Нет больших завистников, чем между пишущими людьми…Но все-таки я его выскажу, несмотря ни на что. Мне кажется, что пришла, наконец, пора воздать Астафьеву должное, и обратиться с ходатайством в Стокгольмский комитет по литературе – о присвоении Виктору Петровичу Астафьеву Нобелевской премии ( посмертно).
Чтобы мы и о нем вспоминали сейчас не только по выходным или праздничным дням.